В прокат вышла взрослая сказка о детских травмах «Молоко» Карена Оганесяна. Тихая, человечная, странная, но точно неравнодушная. Смеха и слёз в ней ровно пополам. Причём эти две крайности совмещает каждый персонаж на экране. Даже тихий эксгибиционист в исполнении Евгения Гришковца, у которого было всего несколько съёмочных часов, но этот образ врезается в память. Сейчас Гришковец снимается в Москве у того же Оганесяна в детской комедии про Ивана Грозного, а после смены заскочил в офис Sony, чтобы посмотреть картину и пообщаться с журналистами. Вот и Киноафиша.Инфо тоже «случайно» заглянула в Sony и обнаружила там не только артиста и драматурга, но и постановщика «Молока» Карена Оганесяна. Душевная беседа в 10 вечера – идеальный способ завершить безумный рабочий день.
Евгений, вы же сегодня первый раз посмотрели картину. Как впечатления?
ЕГ: Я очень рад, что я в этом участвовал, и я рад, что эта картина появилась, вот она выйдет в прокат, её увидят люди, по многим причинам. Во-первых, это первый такой настоящий, наш отечественный, очень русский ответ Marvel. Я много раз об этом говорил: русское культурное пространство не терпит чистых калек, впрямую. В чистом виде стендап, калькированный на нашей территории, получился тем, что у нас есть. А там это совершенно другая история, другой глубины, другого содержания и другого культурного контекста. Комиксы, которые пытаются калькировать на отечественную почву, не работают. Фильмы, которые по марвеловским стандартам делаются, – это даже дети смотреть не хотят. А «Молоко» – это наш, отечественный Marvel. Это прекрасно. Потом, что мне в этой картине очень важно, это то, что это снималось в таком городе, который показывает реалии моего детства. Я в такой же пятиэтажке родился, у нас была такая же квартира, вот эти обшарпанные дверные косяки – это здесь никаким образом не мифологизируется и никаким образом не поэтизируется, но при этом к этим элементам нет отвратительного, пренебрежительного или такого наплевательского, ненавистного отношения. Это просто жизнь. По всей нашей родной стране стоят такие пятиэтажки, в этих подъездах некрасиво, дома эти некрасивые, квартиры в основном неудобные. Но в них есть достойная жизнь. В этой картине это сделано тонко, и в этом есть самая настоящая любовь художника к этому, без причитаний и без какого-то вскрывания ран. Что ещё здесь очень важно, в этой картине нет ни одного плохого человека. Нет ни одного антигероя. Все персонажи этой картины достойны любви, сострадания, жалости. Если бы здесь был хоть один марвеловский злодей, всё бы упростилось и я бы до конца картину не досмотрел. А это тонкая история, которая гораздо тоньше, чем кажется сначала, потому что в ней есть несколько разворотов в сторону тонкости. Важнейшее, что здесь есть, – здесь сказано о том, что помогать человеку невозможно в свободное от работы время. На это надо тратить всю жизнь.
Я тоже подметила, как точно показаны дома и дверные косяки, но подумала, что Карен не Юрий Быков, чтобы показывать, как нам плохо с этими косяками. Можете сейчас, сидя рядом с Кареном, сказать, что вам нравится его режиссура?
ЕГ: Так я только что и сказал.
КО: Это какое-то подставное интервью (смеётся), я тут сижу, чтобы она на нас эксперименты ставила. На тебе и на мне.
В этой картине это сделано тонко, и в этом есть самая настоящая любовь художника к этому, без причитаний и без какого-то вскрывания ран.
Тогда ваша очередь отвечать: почему вы позвали на эту изящную роль хулигана-эксгибициониста Евгения?
КО: А кого ещё? (смеются оба) У нас была очень смешная история: когда я понял, кто должен сыграть эту роль, мы связались, у нас было две смены. Мы поговорили, сценарий понравился, потому мы понимали, что он должен нравится, чтобы актёр на эту роль вообще согласился. Мне было важно услышать это. И когда я услышал осторожные добрые слова, мне стало спокойно, что можно будет попробовать поработать вместе. Мы поговорили душевно минут 15-20, тёплое впечатление осталось, но из-за ковида всё сдвинулось. И после карантина мы поняли, что у нас нет денег на две смены, надо снять за одну. Я думаю: «Теперь квест номер два – убедить, что роль не сократилась, просто мы быстрее будем работать». И когда я второй раз позвонил и сказал: «Знаете, вот такая история, простите, но…» – он отреагировал так, что ему сократили наполовину роль.
ЕГ: Ну а как? Было два дня, стал один. Значит, вдвое роль сократили.
КО: Но в итоге уже на площадке случилась другая история. Когда персонаж Юлии Пересильд прощается с героем Гришковца, мы снимали на маленьком мониторе, я слушал в наушниках их голоса, был общий план. Я на общем плане от того, как сыграл голосом Женя, заплакал. Я не почувствовал, что у меня слёзы текут, я быстро побежал, чтобы сказать: «Пожалуйста, запомни это, мне нужно, чтобы на крупном то же самое». И я сегодня смотрел и так же плакал на этом месте. И я думаю, это настолько трогательно сделано, настолько человек понимает, что происходит с этим героем, рассказывая про дырку внутри, про ветер, про то, как наказывали в детском саду... Я помню, в детском саду меня не наказывали, наказывали сестру. Она заплакала, а её ещё поставили перед всеми и показывали, как нельзя делать. Меня это так разозлило, я накинулся на воспитательницу, чуть драки не было. Потом нас выгнали, но я запомнил момент унижения. И вот это в меня каждый раз очень попадает, такие эпизоды в кино. Поэтому мы сейчас будем чуть ли ни во всех картинах вместе работать.
Про это я ещё спрошу. Но сейчас хочется уточнить, Евгений, а почему вам понятен этот монолог про дыру? Я помню, что у вас есть монолог про утренники, где и погружение в детство, и очень понятные нам реалии. Но всё же, почему монолог про дыру где-то там, в груди, был понятен, ведь на поверхности роль дяди Вани выглядит просто хулиганской.
ЕГ: Смешной такой, да, хулиган. И там было хулиганство в том, что мне обещали, успокаивали, что будут трусы телесного цвета.
КО: Мы подобрали!
ЕГ: Потом их резали-резали, дорезали до стрингов, потом сказали, что нет, надо без них. Я сказал: «Пожалуйста, главное, чтобы Юля Пересильд не была против». Но я знаю много людей с таким количеством невысказанного никому никогда. Я и сам такой. У меня есть масса того, что не высказано. И в одном из своих монологов я говорю: «А вот если бы мне кто-то рассказал такую историю, которая произошла, как со мной, стало бы мне легче?» И отвечаю: «Да, мне стало бы легче, я бы хотя бы узнал, что я не один такой». У меня, как всегда бывает, была хорошая воспитательница и плохая воспитательница. Плохая воспитательница лично мне маленькому, беззащитному абсолютно человеку четырёхлетнему, если я плохо ел, а я был капризным и не хотел есть какой-то варёный лук, она складывала мне горячую еду в трусы. И это, вот мне 54 года, то есть прошло полвека, я отчётливо помню. И это догоняет во снах, и мне себя жалко. В фильме ещё очень важно, какой появляется человек. Вот был написан один, а на площадке появился такой я, с такой внешностью. И нужно сделать какого-то третьего человека, который будет на экране. Я хотел, чтобы он вызывал сочувствие, чтобы человек, у которого были какие-то детские обиды, про которые он никому никогда не рассказывал, пожалел в этот момент себя. И поплакал не по поводу этого героя, а по поводу себя.
Я хотел, чтобы он вызывал сочувствие, чтобы человек, у которого были какие-то детские обиды, про которые он никому никогда не рассказывал, пожалел в этот момент себя.
Тогда у меня уже у самой сформировался ответ на вопрос, почему вы на эту роль согласились. Потому что вы же сами про свои книги говорите, что вы, как писатель, даёте людям ощущение значимости их собственной жизни, их собственных переживаний. Так роль дяди Вани об этом же. То есть «Молоко» гипотетически могло быть вашим сценарием?
ЕГ: Не, я бы так не сумел написать.
КО: Да ладно! Это по духу близко ему. И тут про людей [показывает на себя], и тут всегда про людей [показывает на Гришковца]. Важнее для меня ничего нет в кино, которому я отдал жизнь и продолжаю это делать. Всё, что ты снимаешь, должно быть про людей, эти люди должны быть у-зна-ва-е-мы. Не должны быть люди, которые живут только в кино. Про таких неинтересно. Даже тот же Marvel в какой-то момент понял, что их супергерои слишком суперлюди. И начали им раздавать беды, проблемы, прошлое, алкоголизм, зависимость, здоровье, и они превратились в людей. И только тогда они стали интересны. Голливуду пришлось 15 лет на это потратить, чтобы прийти к этому.
ЕГ: Чтобы понять, что эти люди страшно одиноки.
КО: Что не всегда то, что у тебя есть, это дар. Что это и наказание, как для Зои [героиня Юлии Пересильд]. Если ты суперчеловек, это не дар для тебя. Это дар для других людей: все хотят быть суперлюдьми, но если кто-то становится, то понимает, что это наказание. И хочешь не хочешь, ты несёшь этот груз, который тебе определили, как и многие другие вещи, которые связаны с нашей судьбой. Но дают его только тем людям, которые смогут вынести эту тяжесть. Меня так учили в детстве: если Бог тебе это дал, значит, ты можешь это вынести.
ЕГ: Ну то есть талант, да? Можно назвать это талантом. Талант – это большая ответственность. Если у тебя есть талант и ты его никаким образом не реализовал, значит, в этом мире чего-то не будет. Но мы знаем очень много талантливых людей, которые безответственно относятся к своему таланту, и к ним уже можно предъявлять претензии, но важнее, чтобы человек сам к себе предъявлял претензии. Героиня предъявляет к себе массу претензий.
Я поясню свой вопрос про сценарий. Когда я бежала на показ, я так бежала, что пропустила входные титры. И я знала, что в «Молоке» играет Гришковец, я начала смотреть и подумала, что это очень похоже на сценарий, который мог бы написать Гришковец. Я была в театре «Школа современной пьесы» на постановке «Дом» по вашей, Евгений, пьесе. И вот «Молоко» – это очень близко по духу. Так же берётся маленький объект, населяется очень узнаваемыми людьми, и получается такая собирательная модель города, страны, мира...
ЕГ: Конечно, я хочу что-то такое написать. Я много чего вообще хочу написать и буду писать только гуманистическое. Как сказал Карен, в чём разница контекста русского: русский человек всё-таки очень хочет приходить в кино или в театр и смотреть что-то про себя.
КО: А американский человек хочет видеть то, чего нет вокруг. Потому что американская мечта и означает придуманный мир. Они живут супергероями и персонажами из журналов, и им этого достаточно.
ЕГ: У нас сильно по-другому.
Если у тебя есть талант и ты его никаким образом не реализовал, значит, в этом мире чего-то не будет.
Это особенно хорошо видно по сцене, где Юлия Пересильд как будто летит на занавеске, ощущает себя супергероиней, а потом бытово шлёпается на пол. Но даже при таком образе я не могу назвать «Молоко» супергероикой. Я его для себя определила как сказку. Сказка – более русское слово, сказка о Маме в глобальном смысле слова. И поскольку мы за эти 15 минут уже несколько раз произнесли слова «дети», «детский», я правильно понимаю, что эта картина, хотя она по большей части наполнена взрослыми людьми, она о наших внутренних детях?
ЕГ: Конечно, она про детей. Мой персонаж приходит к тому, что он вспоминает детство, в котором его так обидели, что он теперь вот такой.
КО: Персонаж Бурковского тоже. Не зря же говорят, что все беды в детстве. И они могут быть разными, но однозначно понятно одно: все эти люди в нашем фильме были недолюблены в детстве. Представьте, они резко, в один день получили эту любовь, и они, их организм вообще не поняли, что произошло. Они всё время как будто спали до этого, были ненастоящими. Но тут ещё важно, что мы показываем не только как невозможно без материнской любви жить и невозможно идти к мечте, а что огромное количество любви – это тоже проблема, и это мешает вообще отпускать людей. Сверхлюбовь – это тоже плохо. Поэтому у нас в рекламе есть слоган: «У каждой любви свой рецепт». Потому что только в таком правильном дозировании можно отпускать детей. Я помню, как меня отпускали. Все были против дома, когда я из Армении хотел уехать и в Москве работать. Все кричали: «Куда? Что? Единственный сын! Ты с ума сошёл?!» И папа сказал важную фразу дедушке: «Ты мне не дал уйти. Я не смог делать то, что я хотел. А я сыну дам делать, что он хочет». И он меня отпустил. Сверхответственность не подвести его до сих пор со мной, всю жизнь. Потому что, если я его подведу, получится, что отец был не прав. Поэтому в фильме ещё и про это, что сверхлюбовь так же вредна, как отсутствие любви. Тут все грани любви показаны.
Но при этом вы сказали, что у каждой любви свой рецепт, но единый ингредиент в этих рецептах – это...
КО: ...любовь.
...молоко!
КО: Молоко тут – символ материнства. И однозначно речь идёт о материнской любви. Потому что она незаменимая.
ЕГ: И героиня Юли отпускает же Андрея Бурковского...
Вот кстати, пара Юля и Андрей – вы их назначили на роли до «Медиатора» или после? Потому что многие написали про их химию в этом сериале.
КО: Естественно, до. Я не мог этого сделать после «Медиатора», потому что эта картина у нас год уже, как готова, а «Медиатор» только должны были начать снимать. Я их как пару знаю ещё со спектакля, в котором они очень классно играют. И я вам ещё скажу: ковид внёс свои коррективы. У меня сменились два актёра из-за того, что они не смогли. И я более чем счастлив, что это так случилось, потому что для меня сейчас это идеальный кастинг. И эти корректировки пошли только на пользу картине.
ЕГ: Ещё, конечно, что выделяет эту картину их многих: в этой картине очень много слёз, но практически нет криков. Плачут всё время, но не кричат.
КО: Ты сейчас очень хорошую вещь сказал, я не думал об этом.
Кричит только героиня Елены Валюшкиной. Но у неё должность обязывает.
ЕГ: Она кричит, когда бежит за автобусом. Это другое.
КО: Это получилось точно не осознанно, но эта тональность и сделала эту картину. Потому что иногда, когда мы очень много кричим, мы не слышим друг друга, и не доходит вообще. А когда тихо говорим, становимся более понятными.
Я продолжу про совпадения. Итак, пара Пересильд-Бурковский, которые выстрелили в «Медиаторе», а на ТНТ выходит сериал «#ЯЖОТЕЦ», так там Гоша Куценко играет комедийную версию того отца, которым вы его сделали в «Молоке»: учит сына быть мужиком, ходит с ним в лес, чему-то постоянно поучает...
КО: Я счастлив, что все эти вещи случились после «Молока», не до.
Давайте самый банальный вопрос. Молоко настоящее в вас вливали?
ЕГ: Да, топлёное молоко. Я выпил очень много. Мне потом было так худо. Вообще... Ну я больше двух литров выпил. Ко мне ещё очень участливо подошёл Колокольников: «Да ты не пей его, это же можно легко обмануть. Я не пил, я языком прижал и всё, и делал движения глотательные». Но он там немножечко отпивает в кадре, а у меня много дублей. И мне вообще было фигово.
КО: Но это того стоило!
ЕГ: Конечно. При этом, ну как можно филонить с Юлией Пересильд? Она настоящая всегда. Настолько это была настоящая творческая ситуация. Это был факт совместного творчества. Я увлёкся, я глотал и глотал это молоко. В меня уже не влезало, потекло уже, так получилось. Да, топлёное молоко. Я его вообще первый раз в жизни пил в таком количестве.
И что эти два литра в вас лично поменяли?
ЕГ: Они изменили моё самочувствие (смеётся).
Карен, а в общей сложности сколько литров израсходовали? Или в «массовых» сценах подкрашивали воду?
КО: Мы ничего не красили, это реально везде молоко. Я не помню количество литров, но я точно помню эту смену... Я сам ненавижу молоко. Меня в детстве, когда мы болели, поили очень горячим молоком. Бросали туда кусок масла и заставляли пить. И сидели смотрели. Только бабушка шептала: «Да ладно, чуть-чуть отпей…» И я после этого молоко исключительно в кофе. Отдельно не переношу.
ЕГ: Я могу сказать, что я единственный персонаж этого фильма и актёр, который пьёт много молока. В основном там у всех почти пустые бутылки и губы обмазаны, и всё.
КО: Ну поэтому ты самый трогательный получился.
ЕГ: Вот, в этом и секрет.
