Когда-то очень давно я задумала писать диплом по творчеству Стивена Кинга, которого полюбила с первой же, прочитанной в ужасающем переводе книжки. С поисками научного руководителя и оппонента пришлось помучиться. Мои преподаватели читали Кинга. Но серьёзно, в академической терминологии, обсуждать его литературные достоинства большинству было как-то неловко. Тут так и тянет добавить — «так было во всём мире, с тех пор мало что изменилось». Но нет, изменилось, конечно.
Кинг с самого начала своей карьеры эффективно транслировал личные и социальные страхи своего читателя. Преподнося их в жанровой оболочке, он удачно зацепил массовое подсознание конца XX века. Но «низкий жанр» мешал солидной критике оценивать его писательские достоинства. Мёртвые оживают, клоуны отрывают детские руки, а хлипкая школьница силой мысли уничтожает полгорода. На этом впечатляющем фоне не очень заметно, как старательно Кинг занимался утилитарным литературным трудом, как тщательно прорабатывал характеры своих героев.
Всё это было неважно, он казался лишь социальным феноменом. И потому что нравится слишком многим. И потому что не думает про деньги, говорит, что ему надо лишь на прокорм семьи, на книги и на сходить раз в неделю в кино. Похоже, даже iPhone у него нет (см. «Мобильник»). И потому, что писательством более или менее успешно промышляет не только он, но и почти всё его семейство, что, так сказать, добавляет на вентилятор.
Кинг печатался в самых разных журналах, выиграл многие премии в области жанровой литературы. В 1994 году его рассказ был впервые опубликован в The New Yorker и получил премию О. Генри, но Publisher Weekly объявил этот рассказ одним из самых слабых в году. В 1997-ом случилось громкое интервью программе 60 Minutes на CBS. Ведущая раскритиковала культурный уровень Кинга, выудив из него заявление, что он не читал Джейн Остин и одолел всего один роман Льва Толстого. На что Кинг ухмыльнулся и заявил, что зато прочёл всего Дина Кунца. И до сих пор его периодически называют автором, обесценивающим культурную жизнь страны, человеком, которого запомнят только потому, что его читали очень многие.
В какой-то момент его издательство сменило политику — например, стало маркировать книги Кинга как literary fiction, то есть как тексты писательские, не хоррор какой-нибудь. В 2013 году в интервью всё тому же CBS ему задавали вопросы уже совсем другим тоном, типа: «Раньше вы выступали в жанре хоррора, не думаете, что это мешало многим относиться к вам как к серьёзному писателю?» Его репутация у критики заметно улучшилась. На это потребовались десятилетия. И мне тоже. Диплом был страшно наивным (хотя его часть потом даже опубликовали в каком-то академическом сборнике), в основном я давила на предмет связи литературы Кинга с социально-политическими событиями и идеями XX века, а также размышляла о массовой культуре и издательском бизнесе. Меньше всего тогда хотелось писать сочинение про образ Татьяны Лариной. Хотя именно это в романах Кинга и было самым интересным, важным и прекрасным — его герои, его мужчины, женщины и дети.
О детях — коротко. Мало кто способен написать о подростке так, чтобы не впасть в спекуляцию. Кинг может.
Женщинам он многим обязан. И по факту своей биографии — его жена Табита когда-то выудила из помойки черновики «Кэрри» и спасла роман. И в индустриальном смысле. Девушкам нравятся хорроры. Вроде бы жёноненавистнический жанр (тут самое время вспомнить, например, «Кровавые бани унижают фильмы и зрителей» Джанет Мэслин, почти программную статью 1982 года в The New York Times). Но мы его покупаем. «Хоррор больше, чем любой другой жанр касается вопросов пола и сексуальности. Да, женственность и сексуальность часто представляются там чем-то чудовищным, но это не значит, что нам неинтересно думать об этих проблемах, — говорила в интервью The Guardian профессор университета в Санта-Крус Шелли Стэмп. — Зачастую хорроры выдвигают на первый план темы, которые иным способом в рамках патриархальной культуры не обсуждаются. Ведь эта культура сама по себе воспринимает женскую сексуальность, как нечто ужасное».
Женские портреты у Кинга смелые. Девочка-первые-месячные («Кэрри»), Страшная мать (мама Кэрри), Жертва-победитель (Долорес Клейборн), Женщина-карма (Энни из «Мизери»), Выжившая (Джесси из «Игры Джералда»). Женственность в его романах с самого начала была сложной, неоднозначной, но чёткой и трендовой для эпохи феминизма — она осознаёт себя, борется за себя во враждебном мире, со временем становится всё менее пассивной. «Кэрри», «Долорес Клейборн» и, допустим, «Спящие красавицы» — это очень разная женственность. Подозреваю, что с таким материалом автору с его политическими взглядами, его активной гражданской позицией работать легче. О женственности у Кинга написано во всём мире довольно много угрюмых научных работ с названиями типа «Иногда быть сукой — это всё, что есть у женщины» или «Союз фундаментализма и монструозной женственности как социальная критика» (читать диссертации о прозе Кинга — это вообще отдельное удовольствие).
С мужчинами интереснее. Мужские характеры у Кинга травматичные, почти без надежды, маскулинность — нерешённая проблема, она чаще всего соотносится со злом. Джек Торренс из «Сияния» — учитель, писатель, алкоголик, то есть обладатель эмоциональной нестабильности, промежуточный человек. Луис Крид из «Кладбища домашних животных» — его противоположность. Но, как и Джек, он — преданный отец, его неспособность быть проводником маскулинности в итоге разрушает семью. Норман из «Розы Марены» даже не отец, но и он пытается обрести свою идентичность, следуя представлениям о мужественности. Тот же тип агрессии у Блейза в одноименном романе. Наконец, Дэн Торранс, сын Джека Торранса в «Мистере Сне», оказался способен контролировать свою агрессию, свой дар. Но в простом отказе от маскулинности есть опасности.
От героев-мужчин мир требует соответствия концепции мужественности. Луис Крид — фигура без отца, повествование с этого и начинается, дескать, «никогда не думал, что в зрелом возрасте я обрету отца». Мужчина, по тем или иным причинам слишком чувствительный. Это роман даже не об осознании смерти, не только об этом. Но и о семье, которая разрушается под влиянием злых сил, и именно особая восприимчивость отца семейства к злу, особая его чувствительность к распаду и приводят. Луис, как и Джек из «Сияния», теряет контроль над своими эмоциями и теряет контроль над семьёй и над жизнью. Его поступки можно оправдать внешним воздействием? Он жертва или соучастник кошмара? Если бы не было могильника микмаков (а в «Сиянии» — если бы не было отеля «Оверлук»), была бы судьба семьи иной? Как быть со свободой воли, если тут вообще есть свобода воли?
В российских кинотеатрах только что вышло «Кладбище домашних животных», очередная попытка экранизации романа, который больше, чем просто история об ожившем котике. И всего вот этого, вышеуказанного, всех этих вопросов и размышлений вы в новом фильме не найдёте. Кино как кино, без выпуклостей. Но как экранизация Кинга — очередная большая неудача. Лучше читайте.
