В это время все интервью начинаются примерно одинаково. Карантин остановил работу для многих из нас. Как у вас обстоят дела?
Сложно. Практически невозможно, я бы сказал. Мы проводим студийные съёмки сейчас, потому что мы медиа. Все журналисты работают, как и вы. Так что проводим студийные съёмки, но со всеми мерами безопасности. Мы всех ведущих отправили на удалёнку и два человека работают по очереди: я и ещё один наш продюсер, потому что мы не хотим, чтобы люди заразились, а работать надо. Эфир не остановишь. В таком режиме и живу: дом, работа вот уже два с половиной месяца.
А придумать онлайн-проект, которые так востребованы сейчас?
Не хочу даже. Она у меня уже вот тут, эта онлайн-активность [показывает ребром ладони у горла]. Первые недели две все истерично звонили, давайте как-то тренироваться или что-то подобное. По определённым обстоятельствам я знаю, что такое изоляция, и я знаю, что такая история обычно заканчивается плохо. Кто-то тренируется, но большая масса пьёт водку, к сожалению, будем называть вещи своими именами. Дома и насилие, и чудовищное количество разводов… Я стараюсь поддерживать тех людей, которые близки мне, которые знакомы, у которых есть какие-то проблемы, но на всех меня не хватит. Вот если бы каждый дома делал что-то по чуть-чуть… А онлайн-активности я практически никакой не веду. Я пользуюсь интернетом в том минимуме, который мне необходим для работы, мои аккаунты в Инстаграме и прочих социальных сетях ведут мои фанаты, которым я доверяю. Собственно говоря, всё. Я работаю. Работаю или тренируюсь. Мы сейчас снимаем очень много хороших программ на тему самоизоляции. Сняли, как ребята онлайн проводили кудо — это экзамен по карате. Мы сняли ряд программ про цигун и йогу прямо здесь, в этой студии [интервью проходило очно в студии Сергея Бадюка], чтобы людям помочь, тем, кто никогда не практиковал, дать какой-то вектор, куда двигаться, что можно делать. Мы приглашали очень хороших мастеров, прям реально крутых. И вот такая палочка-выручалочка получилась. Мы делаем то, что считаем нужным, чтобы вот такая выручалочка для людей получилась. А сидеть сутками в телефоне [со смехом изображает, как пялится в телефон] — нет. Я физически чувствую: если пересидел, зависаешь в Сети на 15-20 минут, у тебя уже нет сил идти тренироваться. Я как поймал себя на мысли этой, так всё. У меня дети поудалялись из всех соцсетей, и я их за это очень уважаю. Я не могу в силу работы просто, но их я уважаю, даже завидую.
Кстати, я тоже на карантине взялась именно за йогу. Во-первых, хотелось потянуться от постоянного сидения, а во-вторых, появилось время её освоить, потому что там же надо думать…
Да, но это требует большой самодисциплины. Сложно себя заставлять, сложно держать себя в руках. Вот я с утра встаю, очень рано, знаю, что с утра тренировка, потом на работу. Я встаю в 4-4:30. Я и ложусь очень рано. В 21:30 я сплю как сурок. Война, наводнение, гости в доме — никто не обижается: я ухожу, беруши в уши и спать ложусь. А сейчас я пару раз себя ловил на мысли: ну могу же на работу ехать вообще когда угодно. Студия только под меня, не надо дёргаться, можно попозже приехать. Начал, как я говорю, становиться валенком. Поэтому быстренько собрался. Изоляция расслабляет. Я очень деятельный человек, я привык работать, мне нужна постоянно какая-то активность, какая-то идея, что-то снимать, куда-то двигаться, какие-то новые проекты. Я сегодня с утра уже успел съездить за 200 км от Москвы и вернуться, договорился о новом проекте. Через пару дней мы уже встречаемся и начинаем работать. Как только начались эти послабления, сразу всё начало как-то двигаться. Это радует. Потом улетаю в командировку в Екатеринбург, у нас там тоже большой проект у «Стрим-ТВ», это наш большой холдинг, связанный с VR-ТВ. Мы сейчас запустили очень крутое приложение VR-Pilgrim для паломников. Например, Афон, туда женщин не пускают, а это приложение даёт возможность побывать там внутри. Очень круто снято, наши ребята там провели много времени, сняли всё, и как-то так совпало с этим карантином, что мы этот проект запустили. А сейчас VR-Technic запускаем про большие коллекции оружия, частные коллекции оружия. У нас есть уникальная Тульская коллекция, стараемся снять её. И будет возможность распечатать макет на 3D-принтере: для коллекционеров это очень важно и интересно. Как-то двигаемся.
Но в отличие от телевидения, киноиндустрию карантин не пощадил…
Он со всеми обошёлся жестоко. У нас сняли премьеру, она должна была быть на Пасху. Это был первый фильм, снятый по моему сценарию, точнее я писал в соавторстве со своим приятелем. Мы сняли сериал «Сержант» для Рен-ТВ. По-моему, получилось. Была попытка впервые снять по-настоящему русский боевой сериал. Потому что у нас, как правило, когда их снимают, тупо копируют Голливуд. Вот мы берём фильм про войну, старое хорошее кино — «В бой идут одни старики». Хорошее же кино? Хорошее. Фильм «Спасти рядового Райана» — хорошее же кино? Офигенное, классное кино. Это была их война. А у нас война была другая. Потому что у них в войне погибло 600 тысяч человек, а у нас 26 миллионов. Так они и снимали про себя. Или вот я фильм «Ярость» смотрел, крутейший фильм, классно снятый. У них была такая война. А когда наши пытаются снять фильм про танкистов и снимают как «Ярость», это на мою голову не налазит. У нас другая была война. Поэтому мы постарались сделать свой сериал русским. Но у нас отменили премьеру, потому что каналу было непонятно, куда мы катимся. В этот период я должен был не с вами сидеть, а снимать второй сезон. Всё, естественно, подвисло. Кинотеатры, я вообще не понимаю, как сейчас выживут. Все спортзалы — это вообще трагедия. Если в ресторанах и кинотеатрах есть деньги так или иначе, то в спорте их просто нет. В спорте это мизер. Просто там большое количество спортивных красивых людей, которые помогали другим людям стать такими же спортивными и красивыми. Индустрия просто умерла. У меня большое количество друзей, а в Москве 80% тренеров — это иногородние ребята, они все разъехались по своим городам, деревням, потому что не на что жить, не за что снимать жильё. И мне очень жаль. Понятно, что выберемся, но сколько займёт времени — большой вопрос.
И тем обиднее, что ваша первая англоязычная работа «Найти и уничтожить» выходит сразу в онлайн.
Я так скажу, хорошо, что вообще вышла. Тогда я очень расстроился, когда снимали, я выкладывал, что снялся, а оно зависло. Я не ждал ничего уже, а потом понял, что всему своё время. Мне позвонили и сказали: «Мы это сделали». Я рад. Обидно? Нет. Утром глаза открыл, живой, поесть есть что, сам оделся, сам обулся, поехал на работу. Чего обижаться-то? Да, сложно, но бывает хуже. Выходит сейчас, значит, она должна была выйти сейчас, а не тогда.
Но при этом у фильма есть определённый контекст. Он посвящён памяти Дэнни Лернера. В финале перед титрами есть даже небольшой фильм о создании, который сообщает именно об этом. Для вас это что-то значит?
Знаете, я на площадке ни с кем не общался. У меня физически не было времени. Я много лет не говорил на английском языке, а снимали на английском. И я каждый день, 12 часов смена, иногда переработка, минимум 3, а то и 4 часа сидел с репетитором, пока она не говорила OK. Мы всё проговаривали интонационно. Ты же не просто текст запоминаешь, тебе играть надо. Вот пока эта женщина не говорила: «Всё, Серёж, ты свободен», я уйти не мог. Но я и не рвался, потому что мне утром работать надо. Соответственно, я садился в машину, меня привозили в отель, я падал полумёртвый. Если у меня был выходной день, то я отсыпался и шёл в зал. Так вот, я общался в итоге только с одним человеком на площадке, это был Дэнни Лернер. Мало общался, не скажу, что мы подружились, но мы сошлись на почве боевых сцен. Там на площадке была офигительная, совершенно потрясающая команда каскадёров. У них многие с реальным боевым опытом, служившие. Они про меня сразу всё поняли. Я им в ряде сцен сказал что-то в духе, хотите делайте, хотите — нет, и режиссёр услышал и подошёл. Дэнни Лернер сам служил в израильской армии, он ветеран войны. И мы с ним на этой почве а второй-третий день съёмок сошлись, разговорились. И всегда, когда я приходил, здоровался со всеми, он всегда выделял меня. Так что он мне запомнился этим тёплым отношением. И вот ещё случай. Они же сидят там отдельно в палатке, режиссёр вообще не выходит на площадку, и к ним никто не бегает, плейбэки не смотрит — жёсткая дисциплина. А тут смотрю, он идёт. А у меня, ну, не очень получается, мне кажется, что я плохо работаю. Он идёт, я думаю: «Блиииииин. Вот точно идёт по мою душу», потому что моя сцена. Ведь если режиссёр вышел на площадку, значит, что-то не так, прям сильно не так. Он приходит, говорит: «Сергей, извини, у меня к тебе…» Они же всегда так мягко начинают. Я перебиваю: «Что я не так сделал?» А он: «Да нет, всё отлично. Дело в том, что мы не успеваем, у нас будет переработка. Миллион извинений». Я аж выдохнул. У нас ни один режиссёр на моей памяти, у меня 20 с лишним картин за спиной, или продюсер никогда не извинился за это. Встали и работайте. Есть приятные исключения, но, к сожалению, в массе отношение такое. А там… Потом пришёл его брат Ави, он тысячу раз извинился. Да, конечно, я буду работать. Там ещё и сцена, где я сам должен драться. Они очень боялись, чтобы я не травмировался, потому что каскадёра под меня сложно подобрать. Я говорю: «Я это сам отработаю». Я даже из дома привёз с собой все свои защиты, которые под меня подогнаны, и правильно сделал, потому что моих размеров не было. И ещё в конце эпизод был, когда в последний день всё отсняли, я пошел переоделся, мне уже уезжать, подходит ассистент его: «Сергей, вас Дэнни зовёт, ищет вас везде». Я вернулся, а он выставил всю группу, они все аплодировали, вся группа пожала руку, обнялись. Мне было невероятно приятно, потому что он сказал перед ними, что было офигительно работать. Отличный парень, реально. И я думаю, что в связи с его смертью его брат решил фильм доделать, выпустить, и правильно сделал. Это красивый шаг и своевременный. Это правильно.
Но при этом ваша роль в этом фильме - типичный плохой русский парень. При том, что Пётр Буслов своей "Родиной" показал, что вам доступны и иные амплуа. И добрый мудрый наставник, и даже лирик. Так почему в итоге согласились на такую роль?
А нет в американских проектах хороших русских. Мы никому, извините за выражение, на хрен там не нужны. Наши артисты, великие артисты: Михаил Горевой, Игорь Жижикин - кого они там играют? Кого играет Машков? Почему Бадюку дадут какую-то иную роль? Меня приглашали, была история, в фильм, я отказался от роли. Я должен был играть там русского офицера-подонка. Я сам офицер в прошлом, сказал: «Ребят, я это играть не будут». Но они меня донимали два с половиной месяца. Говорили: «Ты что, дурак? Тебе платят деньги, тебе дают роль в блокбастере». Михаил Горевой там снялся. Сыграл не лучшего человека, но он не был офицером, с него не спросят. А я сказал, что не буду. Мне это было бы сложно объяснить своим ребятам. Мы встречаемся раз в год в день выпуска, крепко выпиваем. И вот сядут эти 30 грустных мужчин, широколобых, мордатых, и спросят: «Ты что такое сыграл?». Что я им скажу? Что я сыграл офицера -идиота и подонка? Не буду. А в «Найти и уничтожить» роль и роль. Я и у нас играл драг-диллеров. Беда актёра, когда он начинает себя совмещать со своими ролями. А беда зрителя, когда он начинает думать о человеке по его ролям. А это просто работа. Вот вам [показывает на меня] зачем встречаться с Бадюком? Он вам глубоко неприятен, он вам не нравится. Но вам поставили задачу, и вы идёте. Вы все интервью хотите делать? Далеко не все. Так и мне иногда ставят задачу, вот не хочется, а надо идти и работать. Потому что это работа. У меня была история с Мишей Горевым, он мой преподаватель по актёрскому мастерству. Мне предлагают какую-то роль - я на мотоцикле подвожу актрису. Две секунды. Просто привёз, она сошла и пошла. Рассказал Мише, что какая-то неважная роль. Он спрашивает: «У тебя на этот день работа другая?» «Нет». «Тогда чего ты выёживаешься? Ты же актёр, это твоя работа. Иди и работай».
Сразу захотелось спросить: вы смотрели «1917» Сэма Мэндеса?
Нет. Мне сын говорил. Мой сын Остап феноменально качественно разбирается в кино, он киноман. Я раньше слушал только одного своего друга, что смотреть, а сейчас у меня Остап. Он рекомендовал этот фильм. Но я крыс не люблю очень, а он мне сказал, что есть эпизод с крысами. «Я не буду смотреть!», - сказал я. И у нас сейчас идёт бодание. Он пообещал мне этот эпизод закрыть. Но у фильма самые высокие отзывы. А если Остап сказал, что это кино стоящее, я обязательно посмотрю.
Я только хотела дополнить ваш пример: в «1917» на считанные минуты появляются Бенедикт Камбербэтч, Эндрю Скотт, Колин Фёрт...
Да. Потому что это работа. Но актёр в России - существо бесправное. У нас нет профсоюза. Есть 3-5 человек, которые получают за своё участие стабильные деньги, а остальные перебиваются от съёмок до съёмок. Если сейчас съёмок полгода нет, я не знаю, как половина актёров будет жить. Меня телевидение кормит. А актёр кино - это пропасть какая-то. Там такое количество выдающихся, талантливых, молодых девочек и мальчиков и зрелых актёров. Но денег нет, они беззащитные. Не Голливуд, где ты появился на три минуты и будешь получать чек каждый месяц. Так закон работает. И я не думаю, что на моём веку в России эту ситуацию продавят. Конечно, каждый сам делает свой выбор, но мне немного жалко этих ребят, кто идёт в актёрство.
Если возвращаться к Лернеру. Вам по вкусу те картины, которые он продюсировал или снимал? "Неудержимые", например. По-моему, отличная идея была такое кино сделать.
Не все, но есть ряд картин, которые нравятся, я прям фанат. Он [Лернер] никогда не позиционировал же себя как человек, который снимает одни блокбастеры. Это большая мощная фабрика по производству кино. Что-то стреляет, что-то нет. Что-то очень круто стреляет. Я первый раз видел на площадке у него, как фильм с колёс монтируют. Это механизм. Такой организации, такого уровня профессионализма я ни до, ни после нигде не встречал. Но в «Неудержимых» я так хотел попасть, блин. Я же как вообще с Лернером познакомился? Снимался в одном фильме у болгарского режиссёра, он мне рассказал про студию, у меня был свободный день, я решил поехать. Пришёл в его офис, сидел там и сказал, что я хочу попасть к господину Лернеру, что я актёр из России, хочу дать ему своё портфолио, если он уделит мне 10 минут. Он вышел и сказал: «Я вас приму». Я уложился в 8 минут, через 8 месяцев он мне позвонил.
Но когда вам предложили роль Игоря Родина, не возникло этого ощущения, что вы опять заложник своей внешности?
Конечно. В голливудском кино же всё просто: они создавали эти стереотипы, поэтому и не пилят тот сук, на котором сидят. Я стопроцентно стереотипный их герой. Всё, давайте работать.
Но у вас есть актёрский бонус, вы сами можете выполнять трюки или даже поставить драку.
Нет-нет-нет. Это не российское кино, где, «а давай, ты сначала упал, а потом тебе пробило ногу стеклом», как на «Антикиллере». Мне потом 4 часа операцию делали. Там же нельзя ничего самому делать. Для этого есть каскадёры. Подписываешь толстенный договор, по которому ничего нельзя. А если нарушил, тебя просто засуживают. Сцены драк этих мы проговаривали, репетировали «стописят часов», страхование обязательно. И то я подписал ряд документов, что я беру на себя ответственность за каждую сцену, где я сам что-то делаю.
Так кто был с драке с Диланом Брюсом? [исполнитель главной роли, офицера Джона Каттера]
Конечно, я. У меня нет дублёра.
Но он же дрищ. У него есть шансы вас победить?
Это кино. В кино всё возможно.
Вероника Скурихина
