Они вернулись с войны и стали инкассаторами. Война была в Луганске, но Витя (Александр Кузнецов) и Леха (Алексей Филимонов) не любят о ней вспоминать. Теперь они возят по Москве чужие деньги, не имея собственных. Оба живут в некогда пустынном районе, застроенном по новейшей моде «человейниками» без дорог и прочей инфраструктуры – это почти фронтир, отделяющий зону, пригодную для жилья, от дикой no man's land. Здесь даже есть свои индейцы – узбеки-гастарбайтеры, зарабатывающие на петушиных боях. В свободное от работы время Витя и Леха ходят в поэтическую студию и пишут стихи. У Лехи есть талант, но нет воли, чтобы его развить и использовать по назначению. У Вити все наоборот: рифмы тяжеловесны, чувство ритма отсутствует, а железной воли – на целый взвод. Он поэт без стихов, как Уильям Блейк из джармушевского «Мертвеца».
Александр Лунгин, продолжатель знаменитой кинематографической династии (режиссер Павел Лунгин – его отец), умело работает со сложной фактурой. Благодаря ему и оператору Всеволоду Каптуру в российское кино наконец-то проникает обесцвеченная реальность, в которой живут миллионы людей, незаметно ставших рабами главного отечественного мегаполиса. Москва и Подмосковье как одно большое гетто с непреодолимыми стенами-многоэтажками – «Большая поэзия» выступает достойным оппонентом утопическим экзерсисам, прославляющим благополучную жизнь внутри Садового кольца.
Фактура – это и об актерах. Все роли в «Большой поэзии» исполнены безупречно. 38-летний Алексей Филимонов играет парня лет на десять моложе своего реального возраста и вытаскивает Леху на первый план даже там, где авторы упорно пытаются задвинуть его на второй. У Евгения Сытого – один большой эпизод, который намертво врезается в память. Федор Лавров дает какого-то почти скорсезевского «славного парня», Рэя Лиотту в его лучшие годы. Елена Махова в роли матери-одиночки умудряется не затеряться в фильме с зашкаливающей маскулинностью. Но лучше всех, конечно, Александр Кузнецов с почти неподвижным лицом и прозрачными глазами. Его скулы, считай, в одиночку воюют с напыщенностью перегруженного многозначительными репликами сценария – и чаще всего побеждают.
В интервью Лунгин рассказывает, как сложно было снимать эту картину: небольшой бюджет, недостаток съемочных дней, необходимость сократить количество сцен. Но замах у него – если не на манифест, то уж точно на серьезное высказывание о посттравматическом синдроме и о стране, где половине мужчин дорога только в охранники. И вот здесь «Большая поэзия» спотыкается о разумный совет, который в фильме дается главному герою: «Писать нужно о том, что знаешь».
Виктор - этот бог войны, рифмующий кровью, - относится к персонажам, которые, с одной стороны, вне времени, как Ахилл и Гектор из «Илиады», а с другой – им и порождены, как «Таксист» Скорсезе, «Брат» Балабанова или пассажиры «Бумера». Это универсальные мужчины и универсальные солдаты своей эпохи. «Большая поэзия» пытается вылепить такого же в России 2010-х (и сейчас для этого действительно самый подходящий момент), но в качестве материала использует не живую глину, взятую из почвы, а синтетический пластилин. Виктор шагает на экран из чьего-то богатого, но мертвого культурного багажа, из культового американского кино, из поэтических фантазий. А должен шагать – прямиком из донбасских окопов или сирийских песков, из омоновского оцепления или офисной охранной будки.
Без этого правдоподобия, без внутреннего знания и понимания все остальное теряет смысл: и блистательно подобранная фактура, и отличные актерские работы, и слова как таковые. Без этого сцена с поэтическими слэмом, в котором принимает участие герой, оказывается сильнее и убедительнее всех последующих перестрелок – потому что за поэзию авторы знают, а за смерть – нет. Нельзя показывать со всех ракурсов «человейники», сравнивать инкассаторскую форму с «черной формой СС» и при этом впроброс упоминать Луганск. Эти три вещи напрямую связаны между собой, и если вы не хотите эти связи исследовать, то и с Витей и Лехой вам вообще-то не по пути.
