«Последний поезд»: Рецензия Киноафиши

Все фильмы о войне, и советские/российские в частности, делятся на три категории: героико-романтические, идеологические и физиологические. Конечно, есть и исключения, выходящие за рамки жанров: Алов и Наумов, например, умудрялись даже в военные свои ленты привносить барочную эстетику (в этом смысле особенно выразителен «Берег»), но такие исключения обычно редкость. Фильмы, вскапывающие физиологию войны, – тоже редкость. На заре перестройки душераздирающий шедевр из этого ряда снял Элем Климов («Иди и смотри», 1985), уйдя, правда, вообще за рамки игрового художественного кино; на излете перестройки войну через призму брошенных ей в жертву человеческого тела и пригвожденного к телу сознания запечатлели Александр Мороз, экранизировавший в 1989-м повесть Василя Быкова «Круглянский мост», и Александр Итыгилов, поставивший в 1990-м фильм «Это мы, Господи!..» по повести Константина Воробьева «Убиты под Москвой». Спустя десятилетие, в 2001-м, клипмейкер Василий Чигинский снял короткометражку «Красный стрептоцид» по сценарию Леонарда Толстого, где вывернул наружу кровавое и немое нутро блокады. У Алексея Германа-младшего, совершенно пошедшего по стопам своего отца, это нутро присыпано снегом и запечатано строгой сдержанностью черно-белого взгляда. События начинаются долгим планом, где в глубине оконного стекла, за которым сидит главный герой, застыла маленькая черная тень стоящей напротив безымянной фигуры, а первая панорама осенена возвышающимся деревом в верхнем углу кадра – такой тип композиции привил российскому кино еще Тарковский, заимствовав его из средневекового иконописного канона. Из Германии на Восточный фронт мобилизован доктор Пауль Фишбах (Павел Романов). Начало 1944 года. Зима. Россия. Доктор прибывает на последнем поезде в район отступления немецких войск. Он долго едет на автомобиле, пока наконец не добирается до военного госпиталя, однако госпиталь уже эвакуирован. Несколько военных и обгоревший полутруп последнего прооперированного остаются ждать, когда их заберут, но их никто не заберет: ровно как в «Мертвеце» Джима Джармуша, сходящий с поезда начинает путь внутрь собственной смерти. В войне для Германа-младшего нет никакого поступка: война – это работа, причем не работа, которую делаешь ты (как, скажем, у Виктора Аристова в «Порохе» или у Сэма Пекинпа в «Железном кресте»), а работа, которая происходит с тобой и как бы помимо тебя: здесь нужно почувствовать разницу. Неспроста главный персонаж – врач (это вообще в традициях семьи Германов: дедушка Алексея-младшего – Юрий Герман – едва ли не самую значительную часть своего творчества посвятил медикам). Он не герой и не убийца (что, впрочем, по большому счету одно и то же), а просто человек, призванный в мясорубку, где есть лишь продрогшие тела, обветренные безысходностью и сотрясаемые непрерывным кашлем (весь фильм лишенной патетики погребальной симфонией звучит кашель, заменяющий речь). За всю свою жизнь он стрелял два или три раза – юношей на Первой мировой, «но, кажется, слава Богу, ни в кого не попал». В полумраке метели доктор Фишбах натыкается на такого же, как он, неуместного в этом вдвойне неуместном и бессмысленном хаосе почтальона Крейцера (Петр Меркурьев), и вместе они бредут неведомо куда, становясь то свидетелями расправы партизан с офицером и солдатами немецкого госпиталя, то созерцателями следов расправы погибнущих чуть позже немцев с непонятно как очутившимися в этой ледяной пустыне русскими девушками. Доктор и почтальон вспоминают обрывки своей жизни, и мы слушаем, как один из них в юности хотел сыграть Гамлета, но стал лишь Розенкранцем: теперь это – словно искривленное холодными белыми сумерками дежавю – повторяется в кадре, потому что на войне нет героев, а есть лишь шуты. Еще доктор говорит, что скоро они умрут и станут птицами, но мы никогда не узнаем, правда ли это. Мы узнаем только, что очень быстро доктор Фишбах сотрется из памяти всех, кто его знал, ибо навсегда останется сидеть под нелепым черным зонтом среди вечного ледяного безмолвия.

Алина Воронцова