«Жесть»: Рецензия Киноафиши

Словечко «жесть» в новом своем значении – «жесткое», «жестокое» – вошло в моду лишь недавно, однако очень быстро оказалось взято на вооружение молодыми творцами вроде талантливого, но уже изрядно поистершегося от постоянного употребления сценариста Кости Мурзенко. Тем не менее при просмотре фильма «Жесть», чья премьера прошла в «Авроре» 20 марта, гораздо чаще вспоминается первое, исконное значение этого слова, потому что странный сплав чернухи, гламура и постапокалиптической притчи, отлитый Мурзенко, режиссером-дебютантом Денисом Неймандом и продюсером Юсупом Бахшиевым, порождает ощущение чего-то жестяного, полуневесомого, мимолетно вспененного и сформованного в какой-нибудь картон или плексиглас на поверхности целлулоида.

Несмотря на довольно многочисленные возможности, которые открывались режиссеру Нейманду по ходу пьесы, фильм оказался неудачным сразу во многих отношениях. Прежде всего, характеры персонажей либо фатально размыты, как у «Доброго Мужчины (маньяка)» (цитирую титры) в исполнении Михаила Ефремова, либо дубово прямолинейны, как у благородного ветерана одной из южных войн (голос и частично экстерьер Алексея Серебрякова), который, будучи прозван среди бандитов Терминатором, апокалиптическим всадником разъезжает по проселкам и пустырям, пряча под маской и макабрическим балахоном обожженное лицо и спасая сирых и обездоленных от диавольских козней. Кроме того, сюжет хромает на все свои хтонические сорок ног: переходы от одного слоя к другому (например, попадание главной героини вместе с одиноким милицейским начальником в адский универсум заброшенных садоводств) искусственны и натянуты, а появление такого здоровущего рояля в кустах, как персонаж Серебрякова, вообще не укладывается ни в какие врата, даже в те широчайшие, что предваряют ад с его бесконечными кругами. Сама идея земного существования как ада (в буквальном, не-переносном и непереносимом значении слова), разумеется, хороша, но Мурзенко с вечной миной постмодернистской иронии, срабатывающей даже при плохой игре, то и дело сбивается с ритма: в ответ на прочувствованный монолог маньяка про адские круги героиня Алены Бабенко отрезает, что на самом деле действие происходит не в аду, а в жопе, и этим неуместно натуралистическим замечанием снимается целый пласт картины – тот, где знают, что в аду не помнят стихов, а демоны жарят человеческие души изнутри здравствующих и преуспевающих мирских тел.

Происходящее в кошмарном экс-садоводстве, с высоты птичьего полета напоминающем микросхему, – по большей части заурядная алкогольно-бандитская чернуха, как бы ни выеживался эстетствующий персонаж Бахшиева насчет русалочности всего женского пола; преступные микрогруппировки, делящие власть в пустынной «микросхеме» (вроде «талибов» или дуэта декадента Лаврентия (Бахшиев) и совсем не святого гопника Валентина (Лифанов)), банальны и только кое-какими эксцентрическими чертами отдаленно напоминают колоритных антигероев «Безумного Макса». И лишь раздающийся время от времени волчий вой, явление великого черного козла да периодическое сбрасывание в окрестные водоемы почти тим-бёртоновских трупов невест вносят определенный артистизм в угарно-перестроечный мрак сконструированного Неймандом жестяного мира.

«Картинка» в «Жести» «скачет» вслед за жанрами: изображение то смазывается в стиле спродюсированных тем же Бахшиевым «Антикиллеров», когда триллер плавно перетекает в экшн, то заостряет неспешно движущийся взгляд на рваном полиэтилене, воротах с мифологическими фигурками и прочих символах, когда действо вновь сгущается до саспенса. Ни то ни другое, однако, здесь не развито в полной мере: чиллер обрывается на полужесте (или полужести?) типично голливудскими приемами большого взрыва, а азарт преследования и противоборства (сечи, как говорит один из персонажей) затормаживается пьяным галлюцинозом. Кадр, когда дом взрывается, как пороховой погреб, и за спиной восстающей из воды Алены Бабенко падает поднятая в воздух горящая машина, конечно, прекрасен, но эта сцена – гость из другого мира, приглашенный исключительно от избытка денег и желания поравняться на заокеанские блокбастеры. Точно такой же гость – финальная автомобильная погоня, напрочь разрушающая ауру томной и сочной пустырной резни.

Вообще, все, что идет после освобождения бедолаги-журналистки из подмосковного анти-Эдема, – откровенно лишнее. Фильм уже закончился, панорама «микросхемы» подытожила факт существования у нас под боком «иного мира», сюжет завершен, энергия иссякла, а на экране еще продолжает что-то мелькать. И всё только для того, чтобы притча захлебнулась сельским триллером, саспенс утонул в милицейском боевике, шизоидный сверхчеловек из «гимназии Льва Лурье» – педофил, кровопийца и психопат, доводивший своих учеников до суицидального умопомрачения «вечным возвращением» и «точками сборки», – оказался на поверку несчастной жертвой бизнеса и коррумпированной юстиции, а голограмма Гоши Куценко (застреленного еще в прологе, когда он неглиже сбивчиво врал о смысле любви, потрясая стволом (в смысле – ружьем, хотя и не только им) перед запуганной супругой – ни к селу ни к городу затесавшейся в эту историю белокурой куклой Ренатой Литвиновой) изрекла с витрины примитивную мораль о том, что, мол, это жизнь и принимать ее нужно такой, какая она есть. Одним словом, гора пошла к Магомету и родила ему мышь. Вполне закономерный итог столь запутанного многожанрового мезальянса.

Vlad Dracula