«Богиня: как я полюбила»: Рецензия Киноафиши
«Богиня» – это кино запредельное. Не в смысле даже оценки, а в буквальном смысле: это кино, которое находится за пределами – привычных, скажем так, ритмов и сюжетов жизни. Рената Литвинова наконец-то дорвалась до режиссерского кресла и режиссерского рупора в игровом кинематографе, лишь случайно, кажется, не завладев ими в «Небо. Самолет. Девушка» (раньше ей перепадали в этом смысле сущие крохи: то Юрий Грымов короткометражку отстрочит по «Третьему пути», то Кира Муратова в «Увлеченьях» даст продекламировать самодельный монолог, то Валерий Тодоровский повесть «Обладать и принадлежать» в «Страну глухих» превратит, оставив от первоисточника рожки да ножки, хотя в далеком 91-м была еще «Нелюбовь» Валерия Рубинчика, а в 92-м – перверсивная вариация братьев Алейниковых на тему «Трактористов»), – результат, похоже, превзошел все мыслимые ожидания. Тотальный галлюциноз, где Юнг в обнимку с Кастанедой курят пропитанный мескалином бамбук, в плане художественном представляет собой безумную смесь кинематографа Киры Муратовой с «Ночным дозором»: типично муратовские бессмысленные повторы одних и тех же фраз и проезды ровно движущейся камерой вдоль стен и прочих значимых вертикальных поверхностей оттеняются многочисленными сине-зелеными затмениями цвета, одновременными взрывными рывками камеры и звука и, наконец, такими бесстыдными цитатами из «Дозора», как башни с кружащими черными птицами и повторяющаяся каждые пятнадцать минут (с небольшими вариациями) ничем не закамуфлированная реклама – на сей раз коньяка «Старый город», которым герои только что ванны не наполняют. Понятно, что не стоит смотреть «Богиню» в разрезе сюжета, потому что сюжет – явственный и при этом еще ухитряющийся сам себя осознавать бред, совершенно невразумительный с точки зрения смысла, зато хитроумно структурированный в визуальном отношении. На фоне Муратовой и «Ночного дозора» постоянно возникают какие-то дополнительные цитаты, иногда еще более-менее попадающие в тему (что особенно удивительно, если учесть, что темы нет вовсе) – как образы из «Твин Пикса» на просеке с мухоморами, чаще же – радикально неуместные, вроде аллюзий на «Молчание ягнят» в квартире врачей-маньяков. Собственно, и сами врачи-маньяки здесь на редкость неуместны, тем более Андрей Краско в роли мужа: его идиотская ухмылка, намертво прилипшая к лицу еще со времен «Агента национальной безопасности», плюс хронический алкоголизм (актера, не персонажа) окончательно придают всему действу оттенок тотального вселенского бардака. Профессию следователя Литвинова переосмысливает в высшей степени творчески: к подследственному она обращается: «Мужчина, куда же вы?»; еще ковыряет пальцем драный чулок на ноге, размышляя вслух: «Может, мне до конца порвать эту штуку?»; а по увольнении сидит нагишом в грязной ванне, вымачивая там же какие-то книжки, после чего выходит на лестницу в умопомрачительном халате собрать немного окурков, где ее и встречает словом «Пьивет!» другой следователь – Коля, характеризующийся единственно тем, что на всем протяжении фильма безбожно картавит. Лучшая фраза Ренаты-следователя, которую стоило бы вынести эпиграфом в прологе или эпикризом в эпилоге: «Ну прямо даже как-то не знаю». Еще есть Рената-богиня, которая общается с демоническим призраком старушки-мамы, ест жуткий суп в еще более демонической столовой (обратите внимание на кошмар в виде режиссера «Небо. Самолет. Девушка» Веры Сторожевой, играющей буфетчицу Килю) и запросто входит в иные миры с мухоморами, пленными духами, говорящими рисунками а-ля Обри Бёрдсли и мистическими зеркалами; ее шизофреническая природа манифестируется уже начальными титрами, где слова «Рената Литвинова» заполняют собой весь экран, множество раз повторяясь не то лестницей, не то садом расходящихся строчек. Однако эту сторону фильма мы оставим прокомментировать специалисту, лучше нас разбирающемуся в феноменах разделенного Я, расколотого сознания и расщепленной личности. Что до актеров, то они играют кто в лес, кто по дрова. Сама Рената Литвинова – актриса совсем никакая, да она, собственно, и не актриса по профессии и образованию, а сценарист, так что она абсолютно неизменна (кукольно-манерна, полумертва и эксцентрически самопроизвольна) во всех фильмах со своим участием. Можно, конечно, по примеру некоторых особо восхищенных джентльменов, которые, как известно, предпочитают блондинок, назвать ее российской Марлен Дитрих или российской Мэрилин Монро, однако, сдается мне, в «Богине» Литвинова все же сделала некий едва уловимый, но внутренне очень мощный рывок и в отдельных галлюцинаторных сценах стала гораздо больше походить на российского Мэрилина Мэнсона. Обожаемый продюсером Еленой Яцурой Костя Мурзенко – тоже никакой не актер, а отъявленный сценарист – в роли сотрудника прокуратуры Егорова, упорно именуемого Ягуаровым, играет прикидывающийся святой наивностью совершенно не святой постмодерн, а другой Костя – Хабенский, чей герой, отчаявшийся от бедности, приводит с рынка барышню с ножом в груди, – честно изображает на подоконнике перед виртуальным неверующим фомой Станиславским юношу за гранью нервного срыва, готовящегося стать чайкой по имени Джонатан Ливингстон. В отличие от них и всех прочих Виктор Сухоруков вживается в образ отца пропавшей девочки с откровенной «достоевщинкой», с почти лишенным внешних атрибутов предельным надрывом, и, возможно, это лучшая его роль в кино, ибо катастрофически пронзительна и совершенно непривычна, равно как и сцена его объяснения в любви с супругой – возможно, лучшая во всем фильме (если, конечно, отвлечься от Ренатиного потока бессознательного, что сделать принципиально невозможно). Разумеется, в «Богине» Рената Литвинова вкрадчиво и кропотливо разбирается в безысходных лабиринтах своего больного (под)сознания. И черный ворон, приносящий следователю Фаине мертвых рыб, который, судя по всему, слетел с томика стихов Эдгара По и невесть по какой причине отказывается в конце каждой сцены оглушительно каркать: «Nevermore!»; и дэвид-линчевский образ покойной матери в красном вечернем платье и с адски накрашенными красными губами, явившийся откуда-то со стороны Малхолланд драйв, когда небо над Эльсинором затянул удушливый норд-норд-ост; и присыпанное пудрой лицо двойника Фаины, вышедшей из зеркала, наверняка изготовленного Завулоном в кузницах Ангбанда, – все это непринужденная беседа бенефициантки с разнообразными ипостасями собственного ego, которое уже ни фига не cogito и даже, кажется, вовсе не sum. Рената пытается разобраться, почему же она так холодна (это слово встречается в фильме чаще всех остальных вместе взятых) и почему до сих пор не может полюбить, и этот автопсихоанализ собственной фригидности – в самом широком смысле слова, хотя и в узком тоже, – разворачивает перед изумленным зрителем грандиозную панораму всевозможных фантазмов, где бред упакован в дистиллированную структуру авторски жестко, достаточно изысканно, иногда даже очень талантливо выстроенного кадра. В недавнем интервью журналу «Time Out Петербург» Рената Литвинова говорит: «Знаете, какая у меня цель? Снять что-то очень красивое». Собственно, главная ошибка Литвиновой как художника состоит именно в этом: она хочет снять что-то (незнамо что), да еще и приправленное красотой как таковой. Сезанн однажды прочел у Бальзака в «Шагреневой коже» про «белую скатерть, подобную слою только что выпавшего снега, на которой симметрично возвышались столовые приборы, увенчанные белыми хлебцами». «На протяжении всей молодости, – говорит Сезанн, – я хотел написать это, эту скатерть свежего снега… Теперь я знаю, что надо стремиться написать только вот что: “симметрично возвышались приборы” и “белые хлебцы”. Если я пишу “увенчанные”, я погиб, понимаете? А если я действительно уравновешу и до тонкости проработаю мои приборы и кусочки хлеба как бы в согласии с природой, то будьте уверены, что венцы, снег и все остальное там будет». Нельзя взять вот и просто так снять «красоту». Если снимать нечто «прекрасное само по себе», то получится напыщенный и бессвязный поток образов и слов. Если же заняться маленькими, скромными, незаметными деталями, в итоге обнаружится та самая – искомая – красота… А что до того, что Рената Литвинова экранизировала учебник психиатрии, – почему бы, собственно, и нет? Vlad Dracula
