«Код да Винчи»: Рецензия Киноафиши
Возрождение, как известно, было в высшей степени скандальной эпохой. Алхимия, астрология, мир как театр, разгул и разврат, расцвет наук и искусств, пытки и инквизиция, которая, вопреки общераспространенному заблуждению, превратилась в членовредительство лишь на закате Средневековья, – все это родовые черты и родимые пятна Ренессанса, чьи дети жили и умирали на полную катушку. «Код да Винчи» – робкая, интеллигентская, позитивистская, забрызганная следами слегка расчлененной политкорректности попытка окунуться в атмосферу возрожденческого скандала и вынырнуть из нее сухим и благочестивым. Попытка, естественно, неудачная, но по-своему забавная.
Если рассматривать в «Коде да Винчи» план содержания (а здесь фильм с буквальной точностью копирует роман, за вычетом пары-тройки невинных богохульств в конце и некоторых малозначительных деталей – вроде того, например, что профессора Лэнгдона вызывают в Лувр не из отеля «Ритц», как у Дэна Брауна, а с лекции и что интернет-догадку о могиле Исаака Ньютона Лэнгдон и Невё находят не в библиотеке Королевского колледжа при Лондонском университете, а зайдя в Сеть с чужого мобильника), то с содержательной точки зрения и литературный первоисточник и экранизация – полнейшая дичь. Скомпонованный из гностических апокрифов Наг-Хаммади (библиотека коптских рукописей в Верхнем Египте, обнаруженная в 1945/1946), раннесредневековых мифов о происхождении Меровингов и позднейших оккультных неоязыческих преданий сюжет о том, как Иисус Христос, преклоняясь перед священным женским началом, женился на Марии Магдалине и даже зачал с нею ребенка, стилистически подозрительно напоминает грандиозные псевдоисторические фантазмы А. Т. Фоменко и его собратьев по цеху «Новой хронологии», уверяющих, например, что соратник Жанны д’Арк маршал Жиль де Рэ описан в Библии под именем Самсона, история которого основана на борьбе земщины и опричнины при Иване Грозном. Впрочем, несмотря на кажущийся радикализм своих утверждений, Дэн Браун с потрохами принадлежит старой и хорошо известной традиции, пытающейся втиснуть христианство в прокрустово ложе простых рассудочных схем. Вся изложенная в романе брачно-детородная эпопея выписывается с одной лишь целью: доказать, что Христос был просто человеком, пусть и выдающимся. Эта идея подается как смелый глас свободомыслия, долженствующий освободить человечество от рабства церковных предрассудков. При всем при том Браун совсем не отрицает веру, но призывает, как булгаковский Иешуа, верить в… добрых людей. Не слишком ли банальная и аморфная вера?
И многочисленные околохристианские течения I–IV веков, и позднейшие ереси всегда отличались от церковной ортодоксии одним свойством: они были чужды глубинной парадоксальности мышления. Дело у еретиков сводилось либо к плоской рассудочности (например, Христос – простой человек), либо к высокомерно-брезгливому мистицизму (например, Христос – Божество, лишь по видимости облекшееся в человеческий образ). Учения, именуемые еретическими, – это не акты свободомыслия, а скорее акты недомыслия, шаг назад, следствие испуга перед парадоксом, который неразрешим привычными логическими средствами. Напротив, тот пласт интеллектуального и визионерского опыта, который впоследствии провозглашался ортодоксальным, – всегда живая, творческая мысль, соединяющая вещи, которые дотоле не сводились воедино. Ведь как, например, рождается символ? Берется роза – и объявляется символом любви; берется лилия – и объявляется символом невинности. Какое отношение имеет роза к любви, а лилия к невинности? Да ровным счетом никакого. И тем не менее когда сталкиваются две чуждые и независимые реальности – возникает третья. Это, в общем-то, и называется творчеством. Когда христианство соединило в фигуре Мессии божественную и человеческую природы во всей полноте обеих названных природ (соединило, согласно знаменитому определению Халкидонского собора 451 года, «неслиянно, непревращенно, нераздельно, неразлучимо») – это был взрыв нового смысла, рождение новой реальности, мыслительная революция. То, чем занимается Дэн Браун, – лишь реанимация плохо продуманного, позитивистски ориентированного рационализма, оплодотворенного не слишком искренне прочувствованным язычеством (журналистики здесь все-таки намного больше, чем мифологической поэзии) и слишком буквально понятым феминизмом. Браун полагает, что христианство унизило «священное женское начало», но если мы вспомним, кто, согласно преданию, остался с Христом во время казни (Мария – мать Иисуса, Мария Магдалина и апостол Иоанн), кому первым явился Христос после Воскресения, какова роль женщины в христианской истории («Богородица» означает «родившая Бога»!) и каково, по апостолу Павлу, будущее человечества (во Христе Иисусе нет ни эллина, ни иудея; ни мужчины, ни женщины; ни раба, ни свободного; то есть традиционное национальное, половое и социальное разделение заменяется новым, доселе неведомым), то поймем, что ни о каком унижении речи все-таки не идет, как бы ни изменялся матриархальный тип сознания в сторону архетипической власти Отца.
Если же рассматривать в «Коде да Винчи» план выражения, то здесь фильм находится в безусловно выигрышном положении. Дело в том, что Дэн Браун – при всей своей неутомимой изобретательности по части ребусов и головоломок – совершенно лишен писательского таланта. Весь роман построен на примитивнейших конструкциях: он пошел, она сказала, он сделал, они выпили чаю. Характеристики персонажей не продвигаются дальше прекрасных рыжих волос и прекрасных же оливковых глаз. Все исторические и мифологические реалии сопровождаются многостраничными объяснениями, о чем, собственно, идет речь; упоминая Ньютона, Галилея или Александра Поупа, Браун всякий раз не забывает уточнить, кто это такие. Создается стойкое ощущение, что роман писался для домохозяек, которые за всю свою жизнь не прочли ни одной книжки и не смотрели ничего, кроме «Санта-Барбары», хотя на самом деле так оно и есть: люди с более высоким интеллектуальным уровнем навряд ли станут потреблять подобную продукцию. Единственное по-настоящему интересное место в романе – 61-я глава (к сожалению, данного чудесного отрывка в фильме нет), где Дэн Браун на полном серьезе доказывает, что Уолт Дисней в своих мультфильмах восславлял Марию Магдалину и священное женское начало (при этом упоминается не только Белоснежка, но и Микки-Маус!!!). До таких вершин гротеска, тем более изумительного по причине своей неосознанности, не поднимался, кажется, даже Хантер Томпсон, автор «Страха и ненависти в Лас-Вегасе». А вот как характеризуется Леонардо да Винчи (Leonardo da Vinci), зашифрованный в русском переводе анаграммой «На вид идола родич», а в оригинале – еще более колоритным Draconian Devil: «Несмотря на свою неоспоримую гениальность, Леонардо был ярым гомосексуалистом, а также поклонялся божественному порядку в Природе, что неизбежно превращало его в грешника». Автору, судя по всему, не приходит в голову, что гомосексуализм вовсе не помеха гениальности, а отрицание божественного порядка в Природе гораздо более еретично с точки зрения церковной ортодоксии, нежели поклонение ему.
В отличие от Дэна Брауна режиссер Рон Хауэрд свое дело знает. Не в пример бедному и посредственному литературному языку не по заслугам популярного романиста, киноязык «Кода да Винчи» профессионален и эстетически насыщен. Хауэрд выдерживает без длиннот ритм и темп, умеет передать красоту магических символов, не забывает в нужное время и в нужном месте показать на заднем плане снятую на Мальте историю тамплиеров, пропущенную через зернистый фильтр. Музыка Ханса Циммера безупречна, актерские работы тоже, а Иэн МакКеллен и особенно Пол Беттани (на мой взгляд, один из величайших киноактеров современности) демонстрируют завораживающей виртуозности лицедейство. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что в фильме вложено слишком много свеч в игру, которая явно их не стоит.
Vlad Dracula
