«Бумажный солдат»: Рецензия Киноафиши
В «Бумажном солдате» Герман-младший пришел практически к тому же, к чему и Герман-старший в своей последней на сегодня картине «Хрусталев, машину!»: фильм здесь оказывается сеансом чужого сновидения, которое тебе не излагают хорошим (или плохим) литературным языком, а демонстрируют прямо так – как есть. Несмотря на наличие некой общей идеи и определенных сюжетных рамок, «Бумажный солдат» – это коллаж, склеенный из фрагментов речи, обрывков быта, из кашля (пусть и не столь всеобъемлющего и всепронизывающего, как в «Последнем поезде» – дебюте Германа-младшего), спазмов и литературных цитат. Сознание, пропущенное через физиологию и хлюпающее месиво холодной весенней фактуры, способно выдавать лишь неподвластные формальной логике куски речевого потока: «Всё это какие-то круги бытия. Жизнь прекрасна и удивительна. А я вот ванну купила» (то же с диалогами: «Не грусти, брат. Все хорошо будет. Меня жена бросила». – «Дрова кончились»). Иногда камера у Германа застывает перед каким-нибудь завершенным, самодостаточным, неподвижным видом (как в кадре с ребенком, собакой и воронами), но чаще всего составляются текучие, хаотичные композиции. Вот бродят собравшиеся вместе интеллигенты: у одного болит печень, у другого часы спешат, третий потерял портсигар, четвертый излагает сборник «Вехи» (не упоминая, правда, такого названия); на переднем плане человек с гитарой, на заднем – кто-то стоит на коленях возле барышни: то ли извиняется, то ли делает предложение. Типичный чеховский прием, но доведенный до крайности, до полного абсурда, – как в кинематографе Киры Муратовой.
Столь нарочитая, накаленная почти до манифеста бессвязность жизни, демонстрируемой в кадре, «цементируется» – или, наоборот, иллюстрируется – постепенной гибелью идеи. В начале фильма главный герой (блистательная актерская работа Мераба Нинидзе) свято убежден в том, что «совсем скоро человек вознесется к звездам, как ангел». На дворе весна 1961 года, готовится первый запуск человека в космос, и с экрана выплескивается оптимизм – не официозный, впрочем, а какой-то трепетный, интимный, одухотворенный до болезненности. Персонажи верят, что уже через восемь лет откроется первая советская база на Луне, а к концу века туда будут летать огромные пассажирские космические лайнеры. Но главное, персонажи верят, что полет в космос изменит Землю, преобразит наблюдаемые из окон поездов покосившиеся деревеньки, в которых живут злые, больные и голодные люди, преобразит саму жизнь в нечто хоть чуть-чуть более прекрасное. Разумеется, мечта эта совершенно эфемерна. На фоне горящих испытательных камер с будущими космонавтами (тут буквально воплощается сюжет песни Окуджавы «Был солдат бумажный»), на фоне заляпанных грязью машин, лагерных бараков, оставшихся от сталинских времен, на фоне расстреливаемых овчарок, которым больше нет применения, на фоне чудовищного быта сосланных в Казахстан немецких поселенцев интеллигентские грезы истаивают, даже не успев толком дождаться первого полета в космос. Всего через несколько лет трезвая констатация очевидного факта – «Какие-то мы все симпатичные, но бессмысленные» – перерастет в окончательный приговор: «Мы сами себе придумали эту эпоху». Когда интеллигенты с больной печенью, спешащими часами (весьма символичная деталь!) и потерянными портсигарами и лицами соберутся вновь, окажется, что у того остановилось сердце, другой повесился, а первый космонавт вообще нелепо разбился за здорово живешь – сгорел, как и его эпоха, в слишком плотных слоях атмосферы. Мертвый доктор (любимая профессия семьи Германов) встретится со своими покойными родителями, – несмотря на то что сюжетный ход отсылает к рязановской «Забытой мелодии для флейты», щемящая элегическая аура заставляет вспомнить, скорее, эпилог «Соляриса» Тарковского, – живым же останутся только фарфор, который весь перебили в коробках, пока везли (еще одна символичная деталь!), и убийственно скорбный финальный монолог из «Дяди Вани», продекламированный сбивчиво, обрывочно, на два голоса, тонущий в каких-то мимолетных житейских планах и бытовых подробностях…
Vlad Dracula