«Обитаемый остров. Планета Саракш»: Рецензия Киноафиши
Положа руку на то место, где, согласно анатомическому атласу, должно бы находиться сердце, нужно со всей очевидностью признать: роман братьев Стругацких «Обитаемый остров», написанный в трагическом 1968 году, – далеко не самый лучший образчик прозы. Даже прозы фантастической, хотя этот жанр, кажется, наиболее беззащитен перед графоманами. Время от времени Стругацким удается вдохнуть в свое творение кислород настоящего, неотменимого и требовательного стиля: «Воздух был горячий и густой, пахло пылью, старым железом, раздавленной зеленью, жизнью. Смертью тоже пахло, давней и непонятной». Однако эти островки прекрасного тонут в окружении наивных научно-приключенческих описаний, непременно снабженных ясным как дважды два моральным резюме: «Тогда бери каталог, раскрывай его на любой странице, ткни пальцем в любую строчку и лети себе. Открывай планету, называй ее собственным именем, определяй физические характеристики, сражайся с чудовищами, буде таковые найдутся, вступай в контакты, буде найдется с кем, робинзонь помаленьку, буде никого не обнаружишь… И не то чтобы все это напрасно. Тебя поблагодарят, тебе скажут, что ты внес посильный вклад, тебя вызовет для подробного разговора какой-нибудь видный специалист… Школьники, особенно отстающие и непременно младших классов, будут взирать на тебя с почтительностью, но учитель при встрече спросит только: “Ты все еще в ГСП?” – и переведет разговор на другую тему, и лицо у него будет виноватым и печальным, потому что ответственность за то, что ты все еще в ГСП, он берет на себя. А отец скажет: “Гм…” – и неуверенно предложит тебе место лаборанта; а мама скажет: “Максик, но ведь ты неплохо рисовал в детстве…”; а Дженни скажет: “Познакомься, это мой муж”». (Или вот еще, наугад: «– Нет, – сказал Максим. – Вы мне просто сказали, что они – тираны. Это я и так подозревал… Их экономическая программа? Их идеология? Их база, на которую они опираются?..» «Зеф и Вепрь не спали, они лежали голова к голове и о чем-то тихо, но горячо спорили. Увидев Максима, Зеф торопливо сказал: “Хватит!” и поднялся. Задрав рыжую бородищу и выкатив глаза, он заорал: – Где тебя носит, массаракш! Кто тебе разрешил уходить? Работать надо, а не то жрать не дадут, тридцать три раза массаракш!»)
Конечно, Федор Бондарчук не стал воспроизводить всю эту милую поэтику советских инженеров-шестидесятников, вдруг почувствовавших вкус к либеральному неомарксизму и псевдоученой антиутопии. Федор Бондарчук поступил ровно так, как и должен был поступить режиссер фантастического боевика с многомиллионным бюджетом, – он снял голливудский блокбастер, где каждую минуту что-нибудь ухает, грохает, горит и взрывается, а в коротких промежутках пылает романтическая страсть, списанная в основном из каких-то дамских романов. Критика тоталитарных режимов, которой произведение Стругацких исключительно и посвящено, у Бондарчука ушла куда-то на десятый план. Вместо этого на неизвестной планете – в качестве то ли бога из машины, то ли рояля из кустов – высадился в 2157 году простой московский сверхчеловек по имени Максим, статный, мускулистый и белокурый, и немедленно начал являть чудеса выживаемости, чудеса героизма и чудеса поистине сверхчеловеческой наивности, переходящей в нечеловеческую глупость (как, например, в сцене ухода из гвардии). Его не берут ни ножи, ни автоматные очереди, его хотят женщины, уважают «выродки», боятся гвардейцы, перед ним пасуют даже крысоловы, обогащенные знанием кунг-фу. Последнее, кстати, немаловажно: этот двадцатилетний атлант, ариец и гипербореец сам в совершенстве владеет восточными единоборствами. Тут вам не поединок Шерлока Холмса и профессора Мориарти, практикующих друг на друге джентльменские борцовские захваты: здесь люди в черном летают по воздуху, как в китайских исторических эпосах, и накидывают на своих жертв петли, как ковбои Клинта Иствуда. Есть даже бамбуковый лес, в котором, правда, нет кунг-фу: вместо акробатического боевого балета Бондарчук демонстрирует в бамбуковой роще сцену из «Терминатора», где люди воюют с вышедшими из-под контроля машинами. Одним словом, полное слияние Запада и Востока – а равно Севера и Юга – в густой и несъедобной сказочной каше из топора.
Впрочем, главная гордость Федора Бондарчука и его съемочной группы – не обработка романного сюжета (переданного вполне точно, разве что несовместимыми с романом изобразительными средствами), а дизайн инопланетной цивилизации. Спору нет, некоторые костюмы и интерьеры и вправду красивы, вот только с главным авторы фильма сели в лужу: весь этот дизайн – стопроцентно земного происхождения. Ну и что с того, что телевизоры и мобильные телефоны изменили привычную форму, а сигареты окрасились в желтый цвет? Сам предметный мир, характерный для Земли, не претерпел вообще никаких изменений. Если бы, скажем, Бондарчук и трое его сценаристов перенесли действие на нашу родную планету после некой военной и/или экологической катастрофы, дизайн приобрел бы законность и правдоподобие. Однако, воля ваша, на инопланетную цивилизацию подобный кокетливый маскарад никак не тянет. Вообще, привычка изображать существ из других миров либо как гуманоидов, либо и вовсе как зверей/насекомых свидетельствует о принципиальной бедности авторского сознания, а тут уж обитатели новооткрытой планеты совсем неотличимы от человеческих особей. Так что можно было и не тратиться на дизайнерские изыски, всё равно сводящиеся к винегрету из «Бегущего по лезвию», «Пятого элемента» (откуда позаимствована даже фюрерская челка героя Андрея Мерзликина) и еще пары-тройки стилеобразующих картин, а целиком отдаться радостям пиротехники. Тем более из-за постоянных «скачков» камеры, непрерывно мчащейся на безумных скоростях от одной точки пространства к другой, и из-за пугающего обилия крупных и сверхкрупных планов что-либо толком разглядеть крайне сложно. Зато становится понятной одна вещь, которую Федор Бондарчук, намеренно дистанцировавшийся от политико-философского смысла «Обитаемого острова», не иначе как проглядел. Дело в том, что Стругацкие, конечно, явно критикуют в оруэлловском духе советский режим (опять же, обратите внимание на дату: 1968 год), однако не только его: например, в романе четко упоминается фашизм. Между тем реалии «Обитаемого острова» в некоторой своей части подозрительно приложимы и к современной России, коя также укрепилась после развала большой империи и последовавших за этим развалом военных и политических конфликтов, а теперь тоже наращивает оборонно-наступательный потенциал и уже в буквальном смысле воюет с соседями. Конечно, Бондарчук, не устающий на каждом углу восхвалять нынешнее правление, явно «ничего такого» в виду не имел, однако получилось-то именно «такое». Другое дело, что невольные аллюзии на сегодняшнюю российскую государственную политику вряд ли кто-то воспримет серьезно на фоне столь гипернаивной, детсадовской драматургии. Могут, однако, и припомнить. Ну а уж драматургию Бондарчуку припомнят точно, только не на земном суде, а на более высоком. Недаром, когда Федор Сергеевич Бондарчук, играющий Прокурора, снимает трубку и подобострастно говорит: «Здравствуй, Папа», кажется, что это звонит ему с того света настоящий его папа, Сергей Федорович Бондарчук, и грозно спрашивает: «Что ж ты, сынок, снимаешь-то? Что же это у тебя в фильме творится за полный массаракш?»
Vlad Dracula
