«Дорога перемен»: Рецензия Киноафиши

Представьте, что герой Леонардо ДиКаприо не утонул в темных холодных волнах, поднявшихся при судьбоносной встрече «Титаника» с айсбергом. Представьте, что героиня Кейт Уинслет не осталась одна-одинешенька, с ворохом горестно-прекрасных воспоминаний романтического окраса. Забудьте про подводника Джеймса Кэмерона, снимавшего несколькими камерами с двух батискафов останки былого величия. Персонажи ДиКаприо и Уинслет на самом деле выжили. Прошло энное количество лет, и теперь у них очаровательный домик в самом конце Революшенри-роуд, двое милых детишек, третий на подходе, хорошо оплачиваемая мужнина работа в офисе и… огромная-огромная-преогромная туча семейных проблем, сгущающаяся с каждой минутой. И когда муж обнаруживает в пакетике две чудесных резиновых емкости с пластмассовыми наконечниками, которые супруга приготовила для самостийного аборта, и в гневе восклицает: «Откуда мне знать, что ты не пыталась сделать то же самое с нашими предыдущими детьми? Откуда мне знать, что ты не пыталась спустить всю нашу проклятую семью в унитаз?!», становится ясно: режиссер Сэм Мендес перестал говорить метафорами и подает сигналы открытым текстом, поскольку выражение «спустить семью в унитаз» здесь следует понимать в высшей степени буквально.

Вообще говоря, замысел этой экранизации бестселлера Ричарда Йейтса был – в полном соответствии с названием – революционным: перевернуть традиционное, хотя и периодически нарушаемое в жизни и литературе, представление о женской и мужской психологии. Принято считать, что мужчина с его творческими устремлениями рвется прочь из тесного, душного брака, а жена – хранительница небезызвестного очага – его, мужчину, всячески удерживает, опутывая завтраками, обедами, ужинами, сплетнями и детьми. В «Дороге перемен» (в оригинале, кстати, Revolutionary Road – это прежде всего прямое, буквальное название улицы, а не того аллегорического маршрута, о коем позже) дело обстоит наоборот: героиня Кейт Уинслет не хочет больше детей, не хочет комфортной жизни и ведения домашнего хозяйства в чистеньком буржуазном пригороде, а желает уехать в Париж и там работать и содержать супруга, который бы смог предаваться счастливому досугу и развитию своих гипотетических талантов. Беда в том, что у супруга нет никаких талантов, и желания развивать таланты – за неимением таковых – тоже нет, и в Париж он ехать не больно-то горазд, зато мечтает о прорве детей, милой женушке в наглаженном передничке и десятичасовом рабочем дне в офисе, где царят смертная скука, пошлые шутки, глупенькие секретарши и никому не интересный труд на благо никому не нужного бизнеса. Конечно, герой ДиКаприо не совсем уж чужд интеллектуальности и потому ни о каких передничках вслух не говорит, однако в глазах его, заботливых и умеренно одухотворенных, все это прочитывается без особого труда.

В принципе, совсем не обязательно ехать в Париж, чтобы реализовать таланты. А поскольку подобное ясно даже персонажам фильма, Париж здесь выступает чистой квинтэссенцией мечты. Как Новый Свет для старушки Европы, непрерывно отправлявшейся его завоевывать на «Мейфлауэрах», «Титаниках» и «Летучих Голландцах». Как Америка для Аркадия Свидригайлова, в конце концов отпустившего себя вглубь собственной удачной метафоры. Париж – это недосягаемый рай, последнее прибежище кокаинистов, курильщиков опия, поэтов, художников, влюбленных и коммунаров. Париж – это все то, что за рамкой кадра. А внутри упомянутой рамки – лишь семейные склоки, ссоры и свары как свидетельство провинциальной безнадежной пустоты, продиагностированной в беседе с неврастеником-математиком, жертвой природного таланта и психиатрического электрошока. И тут уместнее всего вспомнить об аллегорическом маршруте, заданном названием фильма – Revolutionary Road. Конечно, мечта героини Кейт Уинслет революционна для ее социального слоя, но revolution подразумевает не только «революцию» или политический «переворот». Первый, исконный набор значений этого слова: «круговое вращение», «кругооборот», «периодическое возвращение», «цикл» (скажем, the revolution of the seasons – не что иное, как «смена времен года»); недаром, например, трактат Николая Коперника «Об обращениях небесных сфер» именовался в оригинале De revolutionibus orbium coelestium, а геолого-биологическое «Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара и об изменениях, какие они произвели в животном царстве» Жоржа Кювье, которое полицмейстер в герценовском «Былом и думах» принял за подспорье для революционной агитации, – Discours sur les révolutions de la surface du globe, et sur les changements qu’elles ont produits dans le règne animal. Так что Revolutionary Road – это не «дорога перемен», а путь вечного повторения, дурного возвращения на круги своя, невозможности вырваться в сфантазированный прекрасный Париж, в конечном итоге просто невозможности вырваться. Наезженная колея семейных грез, ссор и перебранок…

Беда мендесовского фильма – как раз в этих «рамочных», сюжетообразующих ссорах. Здесь чересчур много лишних эмоций, чересчур много телодвижений, слов и жестикуляции, патетических выбеганий в сад и стучаний кулаком о кузов авто. Подлинная трагедия, особенно когда речь идет о безнадежной пустоте, должна говориться сухим голосом. Именно поэтому в «Дороге перемен» по-настоящему пронзителен – в отличие от остального материала – печальный финал, когда Сэму Мендесу удается наконец справиться с громкими эмоциями и тягой к изображению полунелепых-полубанальных семейных скандалов. И именно поэтому самый лучший кадр в фильме – последний, когда почти глухой супруг, медленно выключая слуховой аппарат, постепенно убавляет, сводит на нет судящую, оценивающую, жестокую трескотню своей второй половины. Если вы не утонули на «Титанике», а обзавелись простым человеческим счастьем, вряд ли последний кадр вашей жизни будет принципиально отличаться от этого.

Vlad Dracula