«Тарас Бульба»: Рецензия Киноафиши
Традиционная ахиллесова пята многих современных экранизаций классики – чрезмерная модернизация, когда герои старых пьес, романов и повестей выглядят банальными уроженцами мегаполисов, только наряженными в костюмы прежних эпох. Владимир Бортко, дабы избежать подобного греха, уклонился в противоположную крайность: его «Тарас Бульба», воспроизводящий гоголевскую повесть по возможности буквально, – скорее методическое пособие для школьников по предмету «Русская литература», нежели живая кинокартина. Режиссер, скрупулезнейше воспроизводящий сюжет и диалоги Гоголя (что в наше время скорее заслуга, чем недостаток), при этом как будто боится вдохнуть в персонажей жизненную энергию. Все герои «Тараса Бульбы», кроме пронзительно сыгранного Сергеем Дрейденом еврея Янкеля, оказываются лишь типажами, носителями того или иного набора свойств. Действие театрализовано донельзя: Бульба в исполнении Богдана Ступки каждую речь произносит так, словно он не перед казаками говорит, а перед зрителями БДТ или МХТ. В сцене последнего сражения любой смертельно раненный казак, прежде чем умереть, разражается непременным сценическим монологом о Русской земле, святой вере и пр., причем монологи эти не просто затянуты, учитывая обстоятельства, а и физически невозможны. Когда тебя проткнули копьем, рубанули саблей, огрели палашом, а по телу еще скачут туда-сюда кони, сложно, знаете ли, декламировать длинные речи о возвышенных материях.
Вообще, одной из самых сильных сторон режиссера Бортко всегда был кастинг (если не считать второго, достаточно радикально измененного по сравнению с первоначальным, состава «Мастера и Маргариты»). Кто из современных российских актеров больше похож на князя Мышкина, нежели Евгений Миронов? Кто органичнее будет смотреться в шкуре Парфена Рогожина, чем Владимир Машков? И кому еще можно было бы доверить роль Тараса Бульбы, как не Богдану Ступке? Что уж говорить, к примеру, о Петре Зайченко, у которого и так-то – без всякого грима, накладного чуба и обвислых усов – чисто запорожская фактура… Разумеется, Владимир Вдовиченков обликом своим вполне согласуется с гоголевским Остапом, а Игорь Петренко – с Андрием. Ну а для исполнения роли прекрасной полячки была выписана специально из Польши настоящая прекрасная полячка (Магдалена Мельцаж), чьи формы столь изящны и совершенны, что автор данного текста и сам с удовольствием переметнулся бы ради нее на сторону какого-нибудь врага, если б таковой враг когда-нибудь сыскался. Беда, однако, в том, что все эти идеально подобранные исполнители, внешне похожие на гоголевских героев и одетые как гоголевские герои, ведут себя на экране совсем не так, как вышеупомянутые герои. Актеры не проживают на экране тяжелую, потную, кровавую участь, а играют в фольклорную реконструкцию, сопровождаемую расслабленно-умиротворяющей мелодией Игоря Корнелюка. Конечно, Владимир Бортко пытается сделать из «Тараса Бульбы» эпос, но никакого эпоса не выходит, поскольку, с одной стороны, фильм снят в более-менее реалистической манере, а с другой – предельно, как уже говорилось выше, театрализован.
Пафос, нисколько не дозируемый, губит эту экранизацию не меньше, чем школьно-учебная хрестоматийность и фольклорный налет. Собственно, фильм начинается с гиперпатетичного монолога Тараса о товариществе: «Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. <…> Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей…» (и далее по тексту; замечу попутно, что для Бортко как для коммуниста монолог этот о товарищах имеет особое значение). А вот с чего начинает повесть Гоголь: «“А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?” Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших уже на дом к отцу».
Для Гоголя его персонажи – не носители идеалов, а прежде всего живые люди. В отличие от Бортко, очень сильно идеализирующего запорожское казачество, Гоголь прекрасно отдавал себе отчет в том, что это был сброд, промышлявший исключительно грабежом и разбоем. Когда в повести Бульба призывает казаков идти хоть с кем-нибудь – все равно с кем – воевать («пора бы погулять запорожцам»), да хотя б и с султаном, невзирая даже на клятву хранить мир (а клялись казаки, заметим, не чем-нибудь, но святой православной верою), – кошевой атаман увещевает свою вольницу и предлагает компромиссный вариант: «…пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии». Несколькими страницами ниже описывается смысл глагола «пошарпать»: «Пожары обхватывали деревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. <…> Дыбом воздвигнулся бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые принесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранные кожи с ног по колени у выпущенных на свободу, – словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги». Еще спустя несколько десятков страниц: «Не уважили козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля… Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя». В том-то и была сила Гоголя, что он сумел найти некую странную, специфическую красоту в этом сообществе насильников, поджигателей и детоубийц, не прибегая – в отличие, опять же, от Бортко – к умиротворенной этнической глазури.
Конечно, Бортко сгладил острые углы не только в отношении украинцев, к коим сам принадлежит, но и в отношении евреев, которые в повести описаны слогом по меньшей мере жестким и недобрым. «Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок…»; «Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его [Тараса] голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида». Разумеется, ни во времена действия повести (то есть в XV веке), ни даже во времена ее написания слово «жид» еще не было ругательством, а обозначало просто религиозно-этническую принадлежность, однако отношение Гоголя к «еврейскому вопросу» здесь более чем недвусмысленно. Несомненная удача Бортко в том, что из гоголевского антисемитского пафоса он извлек пронзительную трагедию, вложив в уста Сергея Дрейдена – одного из наиболее талантливых современных российских актеров – известный душераздирающий монолог Янкеля: «“…Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!” Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид».
Собственно, одного только Янкеля и жалко – единственное живое существо посреди армии ходячих (лежачих, бегучих, горючих…) фольклорно-романных типажей. И жалко, разумеется, тело прекрасной полячки, пропавшее зазря в военных, любовных и родовых схватках. Никто из прочих героев, картинно ходящих по кадру и еще более картинно умирающих, не может вызвать ответных эмоций. Разве что (остроумная режиссерская вставка) запорожцы, пишущие письмо турецкому султану, один из коих – казак Шило в исполнении Михаила Боярского – заочно вопрошает адресата: какой же ты царь, если «голой жопой ежа не убьешь»? Ну, может быть, еще осажденные поляки, трогательно метающие в лезущих по лестницам булыжники, вместо того чтобы хоть раз попытаться скинуть сами лестницы; и, без сомнения, Тарас Бульба, на голливудский манер сворачивающий шею «ляху»; и, конечно, Андрий, спрашивающий «Отчего ты так печальна?» женщину, которая уже много дней ничего не ела, кроме окрестных мышей и котов…
Вообще говоря, фильм «Тарас Бульба» все же способен прогреметь в кинопрокате, только нужно – в порядке, так сказать, культурного обмена – отвезти его в Польшу (радости тамошнего населения наверняка не будет конца и краю); поляки же, со своей стороны, могли бы предложить российским прокатчикам «Катынь» Анджея Вайды. Художественно, правда, обмен выйдет не слишком равноценным, но если в нагрузку дать «1612» и какую-нибудь телеверсию оперы «Иван Сусанин», то паритет с Речью Посполитой нам будет обеспечен точно и надолго.
Vlad Dracula
