«Рождественская история»: Рецензия Киноафиши
Роберт Земекис продолжил визуальные упражнения, начатые в «Полярном экспрессе» и «Беовульфе», и даже достиг на этом поприще определенного успеха: в отличие от безмерно сюсюкательного «Экспресса» и буйных психоаналитических извращений на тему англосаксонского эпоса, «Рождественская песнь» (а именно так переводится A Christmas Carol) получилась вполне сдержанной, сбалансированной и красивой. Конечно, Земекис не устоял перед соблазном угодить лицам дошкольного и младшего школьного возраста, вследствие чего дядюшка Скрудж чрезмерно долго и увлеченно сбивает лбом сосульки и проделывает много других чисто механических фокусов. Однако эти маленькие веселые эксцессы, в общем-то, не мешают режиссеру, он же сценарист, извлекать из хрестоматийного диккенсовского произведения максимум поводов для ароматной, крепкой, аппетитной, густопсовой готики. Уже в первом же визите племянника, для которого всякий ближний есть «попутчик на тот свет», предчувствуется верный подход к делу. Тут же следует неоспоримый тезис о том, что «население у нас и так в большом избытке», а дальше девятый готический вал накатывает мощным крещендо: к главному герою, чьи костяные руки и пальцы мгновенно напоминают о Смерти, является покойный компаньон, влекущий за собою такие цепи, какие могли быть позаимствованы только в тайных комнатах «Восставшего из ада». Эбенезер Скрудж завороженно созерцает, как в безвоздушном пространстве по ту сторону окна приговоренные духи образуют босховско-брейгелевские сюжеты, и даже праздничные вечеринки проходят под великолепным девизом: «Веселимся! Живем всего раз на свете! Потом веселье будет червям!» Что уж говорить о духе грядущего Рождества, которому, кажется, не хватает для полного зрительского счастья только наточенной косы за плечом…
Конечно же, Земекис, несмотря на кое-какие новации, точно следует замыслу Диккенса, который пытался излагать базовые этические постулаты христианства языком сентиментального умиления. Конечно же, дядюшка Скрудж исправляется, видя адские муки бес/покойного приятеля (а муки эти, заметим, показаны в соответствии именно с христианским представлением о загробном воздаянии, а не с фольклорными побасенками про горящие сковородки и прочий вздор) и историю собственного морального падения. И конечно же, добро торжествует, переполняясь благостным обилием разнообразных сантиментов. Тем не менее Земекису хватает такта не быть «святее Папы Римского», то есть не быть умильнее самого Диккенса, и сдерживать плывун слез под хрусталиками и скулами при помощи легкой шутливой эксцентрики. Естественно, трогательная история мальчика Тима, совершенно по-христиански молящегося за всех людей, несравнима по художественной мощи со сценой на кладбище, но что поделаешь… Рождественский сюжет вечно сбивается с лакомой оси, отвлекаясь на каких-то запеченных гусят и индюшат и забывая о той точке, которая противоположна всякому рождеству и в которой заканчиваются все праздничные песенки. Между тем именно эту точку, на кою дух грядущего Рождества указывает длинным костяным пальцем, следовало бы, вероятно, укрупнить до размеров полноценной истории.
Vlad Dracula
