«Дориан Грей»: Рецензия Киноафиши
Режиссер Оливер Паркер и сценарист-дебютант Тоби Финлей, переписавший «Портрет Дориана Грея» в соответствии с заветами маркиза де Сада, мрачно изнасиловали уайльдовский роман всеми доступными им способами. Вместо каскада интеллектуальных парадоксов, которые остались в фильме в довольно скукоженном виде, мы имеем счастие наблюдать, как готический хоррор овладевает экзальтированной мелодрамой в интерьерах некоего садомазопритона, вдобавок проделывая это под Гайдна и Паганини. Паркер снимает «Дориана Грея» так, будто на выходе должна получиться история доктора Джекила и мистера Хайда (она в итоге и получается), хотя временами отчетливо видно, что «Дориана Грея» снимают как проститутку. Короткая уайльдовская фраза о детстве заглавного героя («удел сына – сиротство и тирания бессердечного старика») превращена в экспрессивные флешбэки с хлыстом и побоями. Из глаз портрета вываливаются червяки, сам портрет постоянно ухает и завывает, кровь льется в три ручья, в тела вонзаются крюки, позаимствованные у Клайва Баркера и его «Восставшего из ада», – одним словом, в фильме безраздельно царит та самая вульгарность, которая, согласно Уайльду, есть преступление и ничего кроме преступления. Даже в, казалось бы, вполне невинных сценах господствуют китч и нарочитость: когда Дориан возвращается из долгого путешествия к постаревшим и обрюзгшим компаньонам и компаньонкам по великосветскому времяпрепровождению, камера так грубо и с такой кривой ухмылкой наезжает на персонажей, что с экрана почти физически веет запахом дурновкусия (хотя оператор Роджер Пратт постоянно норовит выстроить эстетскую, временами даже весьма изысканную «картинку»). Не говоря уж о сценах, где, например, Дориан Грей тушит пожар страсти престарелой матроны прямо на глазах ее залезшей под кровать дочери, за минуту до этого уже облагодетельствованной нашим неутомимым героем.
После такого, конечно, превратить брата Сибилы Вэйн из моряка в пациента психушки, где ему повредили голову, не составило для авторов фильма особого труда. Как не составило труда и родить лорду Генри Уоттону дочку, вырастить ее, сделать фотографом-феминисткой и последней любовью Дориана Грея: простая деревенская девушка Гетти Мертон, разумеется, не могла устроить любителей вогнать крюк-другой в первое попавшееся прохожее тело. У самого Генри Уоттона при этом отняли львиную долю его великолепных монологов, на коих, собственно, и держится весь идейный каркас романа. Потерю отчасти искупает лишь гениальная игра Колина Фёрта, которому попадание в характер и умственный нерв уайльдовского персонажа удалось стопроцентно.
Впрочем, новоиспеченный «Дориан Грей» держится не столько актерскими усилиями, сколько прямыми как штык эффектами и аффектами. Если воспользоваться образом из авторского предисловия к роману («Ненависть девятнадцатого века к реализму – это ярость Калибана, увидевшего себя в зеркале. Ненависть девятнадцатого века к романтизму – это ярость Калибана, не находящего в зеркале своего отражения»), фильм Оливера Паркера, в далеком прошлом блистательного экранизатора «Отелло», – это ярость Калибана, нацарапавшего на зеркале краткое, но емкое непристойное слово и возмущенного тем, что на свете бывают еще какие-то другие слова. Написанные Оскаром Уайльдом, например.
Vlad Dracula
