«Цена страсти»: Рецензия Киноафиши

Известный американский сценарист Мэтью Чепман, на счету которого – «Цвет ночи» с Брюсом Уиллисом, «Сбежавшее жюри» («Вердикт за деньги») и целый ряд других известных вещей, время от времени выступает и в качестве постановщика. Однако предыдущая его режиссерская работа – «Сердце полуночи» – имела место аж в 1988 году. Было ясно, что если после почти четвертьвекового перерыва кинематографист такого ранга, как Мэтью Чепман, садится в режиссерское кресло – значит, он, скорее всего, собирается сказать нечто весьма важное. Так оно и получилось. The Ledge (что в переводе означает «Карниз»/«Уступ»/«Край», а вовсе не «Цену страсти», несколько отдающую безвкусицей в стиле дамских романов) – мощная религиозная драма, разыгрывающая спор о вере в нестандартном, парадоксальном ключе; драма с чрезвычайно насыщенными диалогами, богатой, небанальной лексикой, острой и одновременно изящной иронией («– Что, свет Господень не льется на гомиков? – Льется, но тоненько»).

Парадоксальность заключается в том, что два основных участника спора – верующий и атеист – далеко не те, кем кажутся, причем (и это – главное!) кажутся не столько зрителю, сколько самим себе. Если The Ledge и можно назвать триллером, то это триллер не на уровне сюжета (бескомпромиссная развязка предопределена с самого начала), а на уровне раскрытия и поворота души. Верующий (Патрик Уилсон, с его скупой, лаконичной и в то же время почти маниакальной фактурой, выбран на роль особенно удачно) искренне и истово проповедует Бога, сведенного, впрочем, к ипостаси творца моральных правил и палача упорствующих грешников, однако в итоге связывает свою супругу-блудницу и, под угрозой ее смерти, заставляет броситься с крыши ее любовника-атеиста. Атеист, столь же искренне и истово отрицающий Бога и религиозную этику, совершает в финале единственно возможный в данной ситуации по-настоящему христианский поступок: губит собственную душу, совершая страшнейший для библейского сознания грех – самоубийство, ради спасения другого человека. (Поскольку, повторяю, развязка предопределена изначально, смысл же ее заключен именно в поступке, а не в сюжетном сюрпризе на десерт, – нет никакой необходимости делать здесь загадочный вид и обходить главное под предлогом дурацкого страха перед так называемыми спойлерами.)

Тем не менее в финале нет «рокировки»: верующий не (вполне) отступается от веры, атеист не (вполне) отступается от богоотрицания. Спор в фильме – это спор не двух позиций, а двух людей, каждый из которых очень неустойчив внутри собственной позиции. Уже сам тот факт, что герой Патрика Уилсона меняет по ходу ожесточенной полемики одну протестантскую «подконфессию» на другую (баптизм на евангелизм), красноречивее всяких долгих рассуждений. С другой стороны, персонаж Чарли Ханнэма – человек, безусловно одаренный очень сильной способностью любить и сострадать, – совращает героиню Лив Тайлер в каком-то подозрительно буквальном соответствии со святоотеческими описаниями кропотливой и целенаправленной бесовской работы по «разжиганию греха» в испытуемой душе. Рецептура здесь настолько точна, что не оставляет сомнения в знакомстве Чепмена с базовыми текстами христианского богословия, не говоря уж о таких позднейших вариациях на тему, как, например, «Письма Баламута» Клайва Стейплза Льюиса.

Впрочем, дело обстоит еще сложнее. Кое-кто из критиков поспешил назвать The Ledge антихристианской филиппикой, где Чепмен (якобы) разоблачает некий христианский фундаментализм, однако это, разумеется, довольно примитивная трактовка. Четыре персонажа сталкиваются внутри неразрешимой коллизии. Муж, бывший пьяница, игрок и распутник, когда-то лишившийся любимых людей, а теперь стремительно утрачивающий веру и человека, без чьей любви он не сможет прожить (там есть поразительный эпизод, где герой Уилсона готов отказаться от всех своих продиктованных моралью сексуальных принципов, лишь бы не потерять того, кто по-настоящему дорог). Жена, бывшая наркоманка и проститутка, когда-то спасенная персонажем Уилсона от верной физической гибели, а теперь вынужденная оставить его – и, следовательно, уничтожить. Любовник, два года назад ставший свидетелем и одним из невольных виновников гибели собственной дочери, так и не прощенный женою и ожесточившийся против самой мысли о существовании Бога. Пытающийся спасти человека на крыше полицейский, чье счастье и смысл жизни рухнули за несколько часов до этого. Их спор о вере и возможности любить – не столкновение «точек зрения», но столкновение отчаяний. Чепмен прекрасно понимает, что Бог и вера – не функция от той или иной моральной (или контрморальной) идеологии, какой бы религиозной та ни была; Бог и вера – это, кроме всего прочего и зачастую прежде всего прочего, почти неуловимое, почти недосягаемое пространство, которое располагается в средокрестии пересекающих друг друга отчаяний. И, собственно, финальный кадр как раз достоверно демонстрирует парадоксальность подобного опыта: бывают ситуации, когда для христианина честнее отказаться от публичной молитвы, чем произносить накатанные слова по ритуализованной привычке; когда честнее усомниться, чем разразиться благополучной проповедью. Усомниться в обычаях, правилах и постулатах, но не в собственной способности прощать.

Vlad Dracula