«Темный рыцарь: Возрождение легенды»: Рецензия Киноафиши
В заключительной части трилогии Кристофер Нолан проделывает с главным героем весьма любопытную штуку: он помещает его в яму, практически аналогичную той, куда когда-то упал маленький Брюс Уэйн и откуда, испытав все мрачные прелести психического превращения, вышел Бэтмен. Правда, новая яма, располагающаяся где-то в Африке, предстает уже не капризом природы, а специально оборудованным узилищем; и если та, первая яма пытала тьмой, летучемышиным ужасом, то эта – на танталов манер – пытает солнечным светом, который беспрепятственно льется на заключенных, но к которому невозможно выбраться. Чтобы освободиться из ямы, надо, взобравшись наверх, прыгнуть без страховки, в известном смысле – совершить, как говорил Кьеркегор, «прыжок веры». Правда, Бэтмен совершает такой прыжок не первым: один из его антиподов уже перемахнул в детстве через воздушную преграду и теперь, освоившись на воле, готовит Готэм к погружению в нейтронный хаос. Надо заметить, в этой истории о потерявшемся и спустя много лет объявившемся ребенке, да еще к тому же ребенке, принятом за другого, Нолан делает слегка парадоксальный ход, умудрившись соединить греческую трагедию с индийским кино.
Вообще, третья часть нолановского жития Бэтмена наиболее контрастна и парадоксальна. Тяжеловесность дум главного героя, все более и более роднящая его, даже чисто визуально, с роденовским мыслителем, достигает апогея. Хромающей тенью былого величия Брюс Уэйн передвигается по особняку (по мнению готэмских острословов, очевидно помнящих биографию Говарда Хьюза, – отращивая ногти и писая в баночку), пока мелодраматичный дворецкий, постоянно либо готовый вот-вот заплакать, либо уже и в самом деле плачущий, ангажирует хозяина на счастливое бракосочетание. Между тем карнавал возвращается в Готэм, на сей раз в образе экс-наемника и анархо-террориста Бэйна (перечень значений английского слова bane чрезвычайно показателен: «бедствие, бич, проклятие», «погибель, смерть», «горе, мука, страдание», «смертельный яд», «убийца») и сексапильной воровки Селины. В отличие от шапито-террориста Джокера, практикующего сугубо индивидуальные развлечения, Бэйн проповедует коллективное поругание капиталистического порядка, которое – после серии судилищ, явно вдохновленных опытом Французской революции, – должно в итоге завершиться великим ядерным отжигом. И если у Бэтмена акцентирована верхняя часть лица – глаза, сверкающие сквозь оперно-героическую полумаску, то у Бэйна – нижняя: к его рту накрепко приделана конструкция, представляющая собой нечто среднее между гигантским пауком и чужим-лицехватом и служащая механизмом непрерывной анестезии (не всем пребывание в африканских ямах дается одинаково легко).
Однако сквозь эпическое противостояние двух супертяжеловесов и сквозь мелодраматическое кружево, плетущееся из дворецких слез, приютских воспоминаний и нежданных поворотов тюремного детства, прорывается праздничное начало, ради которого, собственно, во многом и затевался комикс как таковой. Для сюжета Селина Кайл, по большому счету, не нужна вовсе, но она выполняет важнейшую «атмосферную» роль – Женщины-кошки, неторопливо играющей с Мужчиной-летучим-мышкой в легкое и изящное костюмированное садомазо. Накладные кожаные ушки Энн Хэтэуэй – своего рода опознавательный знак грядущего циркового хаоса – упрямо лезут в окно сурового, железобетонного, финансово озабоченного нолановского мегаполиса, который давно уже выставил все цирковые принадлежности за дверь. Посреди величественного урбанистического ландшафта и на фоне социальной ярости, все более корежащей стены этого новоявленного Содома-энд-Гоморры, должен разыграться финальный карнавал, где «сгорят двенадцать миллионов душ». Если, конечно, не окажется прав старик дворецкий, настаивающий на необходимости мирного и счастливого бракосочетания. А в произведениях для широкой публики дворецкие, надо сказать, всегда оказываются правы.
Сергей Терновский
