«Орда»: Рецензия Киноафиши
Одно из стихотворений Юрия Арабова, опубликованных в первом номере журнала «Знамя» за 2010 год, начинается так: «Я живу в Золотой Орде. И работаю там в Ворде». Это идеальный эпиграф к арабовскому сценарию про исцеление ханши Тайдулы митрополитом Алексием в 1357 году. Ибо Орда для Арабова не какой-то этап в истории Руси, пусть сколь угодно важный, но «вечно живая» (вернее, вечно мертвая) территория тьмы, неотступная и непрекратимая. Это, попросту говоря, царство ужаса. Оттого совершенно справедливо, что рабочее название картины – «Святитель Алексий» – сменили на «Орду». Не святитель здесь «главный», хоть и снималось кино компанией «Православная энциклопедия»: сценарий, в принципе не противоречащий никаким православным канонам, просто-напросто вообще «не о том». Это такой средневеково-азиатский вариант фильма «Хрусталев, машину!». Митрополит, приехавший совершать чудо: лечить ханшу от слепоты (мощнейшее противостояние Максима Суханова, хоть и занавешенного бородой, и Розы Хайруллиной), – одно из самых высших лиц не только государственно-церковной, но и духовно-нравственной иерархии – проходит через все круги ада, собирая навоз для растопки ханской бани (здесь практически в буквальном смысле экранизируется неполиткорректное русское выражение «жрать говно») и погружаясь в нечленораздельное, нечеловеческое мычание, – удел даже скорее не германовского героя, а персонажей Пола Боулза, образованных европейцев, проходящих животную перековку в племенном аду Северной Африки (здесь весьма любопытно было бы сравнить картину Прошкина-младшего с бертолуччиевской экранизацией романа Боулза «Под покровом небес»). Но только пройдя через этот абсолютный ужас – можно совершить чудо, уже никакого чуда не желая, а просто смирившись перед непостижимым Богом, переламывающим твой дух и плоть и перемалывающим их для Своей, небесной пшеницы. Орда для Арабова – испытательный стенд Творца, место испытания на человечность и нечеловеческой переплавки.
Поэтому совершенно естественно, что к реальному Улусу Джучи, который на Руси с XVI века привыкли называть Золотой Ордой, реальность, созданная Прошкиным-младшим, Арабовым и их командой, никакого отношения не имеет. Столицу – Сарай – «реконструировали», явно ориентируясь на русское значение слова: вместо комплекса отдельно стоящих и планомерно расположенных зданий, окруженных оградами и зачастую украшенных мозаиками, перед зрителем предстали кривые и узкие улочки, где почти друг на друга налеплены полупесчаные-полуглиняные хибары, из которых то и дело показываются неумытые, но хитрые мордочки обитателей. Даже ханские послы ходят в грязных, засаленных халатах, вдобавок распивая лошадиную кровь. С хронологией у авторов тоже не всё ладно: между убийством хана Тинибека, за которым последовало воцарение его брата Джанибека, и визитом Алексия проходит, если судить по фильму, несколько месяцев. Между тем Тинибек был убит в 1342 году, митрополит же приехал исцелять Тайдулу в 1357-м. За эти 15 лет Джанибек должен был бы хоть чуть-чуть измениться, а в еще большей степени должны были измениться католические монахи – послы папы Иннокентия VI, которые стали свидетелями кровавого переворота и которым новый хан не давал вернуться домой: мыканье на чужбине, особенно на чужбине столь инфернальной и антисанитарной, бесспорно оставляет неизгладимые следы на всем облике мыкающихся. Неизменной здесь может оставаться только ханша Тайдула, которую один из критиков весьма остроумно назвал «Мальдорором в женском обличье» (Хайруллиной, впрочем, под силу быть не только Мальдорором: у Константина Богомолова она играет Короля Лира в одноименном спектакле, где в шекспировский текст вживлены цитаты из Ницше, Шаламова, Целана и Иоанна Богослова).
Вообще, особенности арабовской мистики, чрезвычайно четко проявившиеся уже в «Господине оформителе», – тема особого, обстоятельного разговора. Совсем недавно зритель мог ощутить подобный способ видеть мир в «Чуде» Прошкина-старшего, где Арабов тоже выступил в качестве сценариста. Но в «Орде» парадоксальность, если угодно – «неевклидовость», мистической мысли (хотя мистическая мысль по определению парадоксальна и «неевклидова») достигает экстремальной точки: фирменная арабовская смесь метафизики, алхимии и сарказма, приправленного острейшим предчувствием близкого и неизбежного конца света, «выстреливает» «в яблочко» – в глазное яблочко ослепленной собственной властью повелительницы преисподней. От («Зимой и так еды не хватает. Хочешь, чтоб мы опять человечиной питались?»; «А где народ? – Не знаю. Наверное, на Луну улетел»; «– Хорошее кольцо. Жаль только, пальца не хватает. – А ты все равно возьми: вдруг палец еще отрастет») и до («Это последний день. Аллах нас судит. Никому не уйти»). От комически-жутких выяснений, кто кому будет завидовать: мертвые живым или живые мертвым, – до озарения о том, что Бог заведомо превыше всякого «толка», всякой пользы, всякой логики. И превыше всяких исторических реконструкций, само собой. Именно поэтому Прошкин-младший, принявшийся поначалу вносить в сценарий правки, внушаемые профессиональными историками, очень быстро подобное дело бросил (ибо сценарий как раз и держится на утрировании исторического материала и сгущении его до мифа, до хоррор-апокрифа) – и добавил свою лепту, превратив выступление китайского иллюзиониста при ханском дворе в фантасмагорический аналог «Снежного шоу» Вячеслава Полунина. Правда, естественно, с кровавой развязкой и финальным метафизическим разоблачением.
Сергей Терновский
