«300 спартанцев: Расцвет империи»: Рецензия Киноафиши
Вопреки обыкновению, российские прокатчики не стали додумывать оригинальное название (не считая, конечно, слова «спартанцев», прибавленного еще в первой серии греко-персидских похождений), а зря. Второй части вполне подошел бы какой-нибудь свежий маркетинговый ход, например «300 спартанцев 28 дней спустя: 50 первых поцелуев», или «300 спартанцев – 33 несчастья: Груз 200», или «300 спартанцев, 16 кварталов: 99 франков»; это могло бы привлечь к просмотру свежеиссеченного шедевра самые разные целевые аудитории. Надо сказать, по сравнению с тем резным и рубленым фермопилингом, который устроил Зак Снайдер в 2006-м, вторая часть несколько пресновата: артериальные и венозные фонтаны, конечно, бьют направо и налево, но всё как-то механически, без души. А штука в том, что вторую часть ставил израильтянин Ноам Мурро, дважды золотоносец «Каннских львов», до этого сделавший лишь разговорную ироническую драму «Умники» и кучу продвинутых рекламных роликов – и оттого не способный посмотреть на Спарту снайдеровскими глазами, то есть влюбленно-упоенными глазами Лени Рифеншталь, прозревающими всеединый оргиастический триумф воли в покорении недочеловеков. Сложно сказать, с какого перепугу Мурро влился в дружный цех американских кровавых банщиков, однако первый блин на новом поприще у него, пожалуй что, спекся. Сценарий, написанный все тем же Снайдером, по-прежнему состоит исключительно из героических возгласов «Защитим свободу!», перемежаемых суровым спартанским юмором («Фемистокл, ты заехал так далеко, чтобы подрочить, глядя на настоящих мужчин?»). Вообще-то, в основу сценария лег графический роман Фрэнка Миллера «Ксеркс», но про Ксеркса тут всего пара слов: о том, как, раздосадованный гибелью отца, Дария (которого, кстати, на самом деле никто не убивал), от стрелы Фемистокла, герой Родриго Санторо из человека превратился в пирсинг-модель, окунувшись в какой-то подводный салон красоты. На этом история Ксеркса более-менее заканчивается, а на авансцене исторического процесса оказываются Фемистокл и Артемисия, известная правительница Карии и союзница персов, дочь, если верить Геродоту, галикарнасца и критянки. Правда, биография Артемисии, поведанная Снайдером и компанией, – это, разумеется, не пересказ Геродота, а пародия на фильм «12 лет рабства». Здесь героиню Евы Грин похищают, предварительно убив ее родителей и вообще всех вокруг, греческие гоплиты (собственно, «гоплитами» – с ударением на втором (!) слоге – именовались тяжеловооруженные пехотинцы, служившие в войсках самых разных полисов Эллады; кто, с кем и по какому вопросу воевал в данном конкретном случае – не поясняется, зато в русском переводе ударение мудро перенесено на первый слог, дабы зритель восчувствовал, что греческая пехота была, натурально, чем-то средним между «гопниками» и «гоблинами»; хорошо, впрочем, уже то, что спартанцев не окрестили «спартачами»). Затем будущую союзницу Ксеркса отдают матросам на 20 лет в сексуальное рабство (почти Жан Жене), после чего высаживают на берег израсходованной, раздосадованной и с подбитым глазом. Тут героиню берет на руки, словно в «Помпеях» у Андерсона, добрый негр (по совместительству персидский посол), а добрый негр, как мы помним, – это всегда зачетно. Дальше, естественно, идет обучение боевым искусствам, а в качестве кульминации – здесь к Дельфийскому оракулу не ходи – бурный греко-персидский межвидовой секс, перерастающий в Саламинское сражение, в разгар которого Артемисия, кокетливо сверкая чулками «в сеточку», кричит Фемистоклу: «Дерешься ты лучше, чем трахаешься!» Знающий античную историю, – безусловно, оценит.
С одной стороны, конечно, Мурро предпринял попытку несколько более приблизиться к реалиям V века до нашей эры, чем это делал переборщивший с нацистской эстетикой Снайдер. Во всяком случае, персидскую армию у Мурро составляют гоминиды, в то время как у Снайдера она представляла собой сборище адских продуктов и субпродуктов неустановленного происхождения. Впрочем, тут приближение к реалиям V века и заканчивается. Ноам Мурро слишком нарочито путает Афины с брюссельскими структурами Евросоюза («Я не люблю Грецию – этих склочных бюрократов, которые ради своей безопасности послали тебя на смерть»), не говоря уж о том, что в V веке не было никакой «Греции» и никаких «греков», и слов таких еще не было, но это уже общее заблуждение почти всех кинознатоков Античности, коих определенно пугает сама мысль заглянуть в учебник истории или, по крайности, в Википедию. Зато в перерывах между приветствиями (по убеждению авторов «Расцвета империи», греки здоровались друг с другом так: «– Будь я проклят! – Проклятье!») и разделкой вражеских туш персонажи невероятно много разглагольствуют о преимуществах «афинского эксперимента под названием “демократия”», одушевляющего «землепашцев, поэтов и скульпторов», – короче говоря, гоплитов, – на «любовь к матери-Греции». Один раз Ноам Мурро даже поднимается до философского обобщения: когда под палубные Фемистокловы трели о рабстве и свободе показуются окровавленные спины рабов-гребцов и гуляющая по ним плеть надсмотрщика. У Зака Снайдера, безусловно, не стали бы так миндальничать, а просто намотали бы на каждую руку по три-четыре вражеских кишечника и суровым мужским голосом гаркнули бы: «Это Спартааа!»
Сергей Терновский
