«Под электрическими облаками»: Рецензия Киноафиши

Поскольку в новом фильме Алексея Германа-младшего очень много разных ученых слов, не откажем и мы себе в удовольствии щегольнуть каким-нибудь высокоумным словосочетанием – и, в полном соответствии с режиссерским замыслом и месседжем, определим картину «Под электрическими облаками» как апокалиптическую историософию, сделанную в стиле магического реализма. Собственно, всё так и есть: Герман рисует мир, пребывающий в состоянии «тихого апокалипсиса», накануне некой грядущей тотальной войны, и притом пытается постичь смысл русской истории. Предчувствие войны, понятно, во многом вызвано событиями последних полутора лет (есть даже прямая отсылка: «А это правда, что у тебя всю семью на Украине снарядом убило?»), и упомянутое предчувствие/чувство, пожалуй, самое ценное в фильме. Со всем остальным дела обстоят несколько более апокалиптично.

Идея впрячь в одну кинотелегу лебедя, рака и щуку, то есть, в нашем случае, Жан-Люка Годара, Киру Муратову и Терренса Малика, сама по себе любопытна, но, как любят теперь выражаться политологи и прогрессивные священники, контрпродуктивна. К Годару, собственно, отсылает уже название первой главы: «Чужая речь». В пространстве этой своей-чужой речи Герман явно следует за поздним (можно даже сказать, ультрапоздним) Годаром, который начиная с определенного момента задался целью впихнуть в каждый кадр такое количество философических и социально-критических высказываний, которое несовместимо с жизнью, во всяком случае с жизнью в зрительном зале. Разумеется, Герман еще довольно далек от маниакального цитирования всех понравившихся книжек, каковое составляет производственный базис «Фильма социализма» или «Прощай, речь», но умных терминов под электрическими облаками более чем хватает. «Функциональность», «эмоциональность», «глобализация», «киберпанк», «европейская социальная система», «спекуляция историческими циклами», «генетическая предрасположенность к сложному взгляду на действительность» певуче льются из уст персонажей, как будто те поголовно взялись писать диссертацию и проговаривают куски из нее друг другу. «Я ненавижу сетевое питание, постмодернизм, унификацию, глобализацию», – флегматично произносит один из героев, и его интонация исчерпывающе опровергает саму эту фразу; действительно, как можно ненавидеть (или, допустим, обожать) постмодернизм и глобализацию?..

Отрешенные, на грани флегмы и меланхолии, голоса ведут уже в другое пространство – астено-невротический мир целой серии перестроечных и постперестроечных фильмов Киры Муратовой, чьи персонажи с автоматическим безразличием и с отсутствующим взглядом повторяют одни и те же фразы, доводя ситуацию до полной утраты смысла. Разумеется, упомянутые приемы, которые у самих Годара и Муратовой сгущены до такой кондиции, что кино то и дело невозможно смотреть физически, – Герман использует пока достаточно осторожно, пытаясь уравновесить, например, хождение зацикленно-неприкаянных героев по футуристическим пустошам неким собиранием душ и времен, в духе маликовского «Древа жизни».

Однако собирание это неумолимо рассыпается, и вовсе не по той причине, что мир распался на фрагменты (во всем виноват постмодернизм!), а речь запружена повторами и чужими зияниями. Штука в том, что Алексей Герман-младший, далеко не старый еще человек, снял обреченно-стариковское кино про то, что всё плохо и всё кончилось: нет квартиры детства, нет героических идеалов, молодежь не помнит историю и т. д. и т. п. Доходит до того, что один из эпизодов – про молодежное неведение, в каком году умер Ленин и кто такие Каменев с Солженицыным, – вдруг феерически начинает напоминать пошлую и глуповатую финальную новеллу из «Рассказов» Михаила Сегала, где персонаж среднего возраста экзаменует во время секса свою юную пассию на предмет познаний в новейшей отечественной истории…

Само вещество нового фильма Германа – поминальная бесконечность ностальгии, траурно и мемориально кусающей себя за хвост. Именно сквозь эту призму конструктор электрических облаков взирает на российскую историю. Пытаясь противопоставить казенному идеологическому оптимизму, господствующему в современной России, некий «философский» взгляд, Герман, парадоксальным образом, приходит к тому же, что составляет основу официоза, – к поглощенности прошлым. Только если для властей предержащих отечественное прошлое есть неиссякаемый источник подвигов и побед, которые отныне надо воспроизводить вечно, крутясь сказочной белкой в героическом колесе истории, – для Германа прошлое есть бесконечный поставщик готовой формы под названием «лишние люди», формы столь же печальной, сколь и парализующей. В этом смысле Чацкий, Онегин и Печорин, упоминаемые в фильме, вполне конгениальны Минину, Пожарскому и Сусанину, в фильме не упоминаемым, а магически запечатленная музейная свалка истории, где разворачивается действие картины, структурно соответствует олимпийскому пьедесталу, на который та же самая, только должным образом усовершенствованная, история официально вознесена.

Сергей Терновский