«Кровь моей крови»: Рецензия Киноафиши
«Кровь моей крови», пожалуй, самый странный фильм Марко Беллоккьо, выдающегося классика итальянского кинематографа, и, возможно, вообще один из самых странных фильмов в истории мирового кино. Дабы отчетливее понять смысл данной картины, надо знать, что город Боббио (провинция Пьяченца, регион Эмилия-Романья), где происходит действие, – это, собственно, родина Марко Беллоккьо. В здешних местах он снимал свои дебютные – страшно сказать, 1965 года! – «Кулаки в кармане». Монастырь Санта-Кьяра (монастырь Святой Клары), в котором разворачиваются события, находится неподалеку от знаменитого аббатства Святого Колумбана: скрипторий аббатства стал источником вдохновения для Умберто Эко, писавшего «Имя розы», а один из настоятелей Сан-Колумбано, Герберт Аврилакский, он же папа Сильвестр II, – тот самый персонаж, за чьими манускриптами прибывает в Москву Воланд. Вся эта мистико-философическая атмосфера сполна использована Беллоккьо, микширующим любовно-инквизиционную историю XVII столетия и сатиру о вампирах-бенедиктинцах, которые страдают под бременем новейшего итальянского налогового законодательства и российских нуворишек, желающих прикупить апеннинской недвижимости.
Католическое богословие – одна из ключевых тем для последних картин левого бунтаря Беллоккьо, заявляющего о себе как об атеисте, но делом, то есть фильмами, доказывающего скорее обратное: во всяком случае, «Улыбка моей матери», «Спящая красавица» и, чуть более опосредованно, «Здравствуй, ночь» касаются сердцевинных моментов христианской веры, и прикосновение это отнюдь не атеистическое. «Кровь моей крови» – шаг в сторону антицерковной сатиры, но шаг в высшей степени своеобразный.
История инквизиционного расследования, предпринятого по поводу любовной связи молодой монахини и ее духовника, ставшего самоубийцей, подана безо всякого гнева и сарказма, с сочувствием – либо, по меньшей мере, с вдумчивым нейтралитетом – почти ко всем участникам этой драмы. Беллоккьо здесь никого не судит, хотя и равнодушным тоже не остается: психологический и, далее, метафизический баланс соблюден с ювелирной точностью. Но даже когда действие переносится в XXI век, повествуя о тех, кто участвовал в том ренессансном расследовании и стал в итоге вампиром, – режиссерская ирония, расцветающая с первым же кадром второй, современной части, на удивление нежна. Вампирический граф с говорящей фамилией Баста, которого играет великий Роберто Эрлицка (исполнивший роль Альдо Моро в «Здравствуй, ночь»), – персонаж совершенно элегический, воплощение умирающей старой Европы, органичное скорее уж для «Великой красоты» и «Молодости» Соррентино, рассказывающих как раз о подобном элегическом умирании.
А вот кто становится предметом полноценной сатиры, так это субъекты современной экономической реальности. Налоговые инспектора сравниваются не иначе как с гуннами, при виде которых «даже мертвецы боятся выходить из домов». Жена графа, превратившегося в вампира, вопиет, что она уже сколько лет не может получить мужниных денег: «ни алиментов от живого, ни пенсии за мертвого». По городу бродят шайки проходимцев: лжеслепые, лжеглухие, «12 мертвецов, которых выдают за живых, и 8 живых, которых выдают за мертвых», а лженалоговый лжеинспектор пытается организовать сделку по купле-продаже заброшенного и полуразрушенного монастыря-тюрьмы. Покупателем выступает похожий на Джигурду «композитор, миллиардер и филантроп из Петербурга» Иван Рикалков (на красном феррари и с золотым крестом на волосатой груди), чья фамилия странным образом напоминает фамилию председателя Союза кинематографистов Российской Федерации, а повадки выдают мелкого жиголо-бандита. Учитывая, что «филантропа из Петербурга» просят пойти погулять, пока обсуждается сделка, – «миллиардер» он такой же, как и его дружок-«инспектор»… Впрочем, социально-экономическая сатира здесь не единственный режиссерский способ «похулиганить». В высшей степени артистичное и многослойное хулиганство совершается в том кадре «из XVII столетия», где солдат – и будущий кардинал – Федерико мистически видит самоубийство своего брата-близнеца, священника, утопившегося в реке, причем видит это под кавер-версию Nothing Else Matters, исполненную бельгийским девичим хором Scala & Kolacny Brothers. Однако ровно та же песня, звучащая в финале, выводит сквозь пространство непостаревшую и неповрежденную узницу монастыря-тюрьмы, живой символ божественной красоты, бестрепетно идущую сквозь старый и новый мир, мир аристократической Европы и мир экономической целесообразности, одинаково умирающий, одинаково не могущий вынести ни света, ни тьмы…
Сергей Терновский
