«Высшее общество»: Рецензия Киноафиши

Первое, что надо понимать про «Высшее общество»: это не фильм про приключения Роберта Паттинсона в космосе, на что бы ни намекала афиша. Второе — он не о «высшем обществе», а о high life — о телесности и теле, о жизни на высоте, о зарождении, продолжении и прекращении жизни, хотя русское название в некотором смысле иронизирует над персонажами: в космическом корабле, похожем на грузовой контейнер, летят преступники, обменявшие свои пожизненные сроки и смертную казнь на тысячи световых лет космических экспериментов.

Это фильм, эпиграфом к которому могли бы послужить фрагменты из «Corpus» — письма, обращённого к человеческому телу, которое французский философ Жан-Люк Нанси написал после трансплантации сердца: «Движение тел взад-и-вперёд: голос, пища, экскременты, половые органы, дети, воздух, вода, звук, цвет, твёрдость, запах, тепло, вес, укол, ласка, совесть, воспоминание, обморок, взгляд, вид, наконец, все бесконечно множащиеся касания, все быстро распространяющиеся оттенки». Нанси — друг и соавтор режиссёрки Клер Дени, по его автобиографическому эссе она сняла «Незваного гостя» (2004), а сам он появляется в её новелле из альманаха «На десять минут старше: Виолончель» — сидит в купе поезда и беседует о вторжении эмигрантов с эмигранткой из бывшей Югославии (подробнее об этой короткометражке можно прочитать в статье Олега Аронсона).

В «Высшем обществе» сцена из «Виолончели» воспроизведена буквально: во флешбэках с Земли, которые иногда вторгаются в темноту космической ночи, пожилой мудрец разговаривает с молодой девушкой об этичности происходящего наверху — подумайте только, ведь их не предупредили, что вернуться будет невозможно. Самоцитата Дени кажется почти самопародией: столь тревожащая многие общества проблема беженцев уравнивается с воображаемой проблемой космических экспериментов над заключёнными — человеческому сознанию всё равно, что проблематизировать, оно принимает как данность и с жадностью набрасывается на самые невообразимые обстоятельства.

Флешбэки, в которых герой Роберта Паттинсона вспоминает о своей короткой бесприютной земной жизни (он попал в тюрьму подростком), неизбежно напоминают о другом фильме про концентрат человеческого в безвоздушном пространстве — о «Солярисе» Тарковского; ассоциация тем более не случайная, что Клер Дени, бывшая ассистентка Джармуша, Вендерса и Коста-Гавраса, до сорока лет не помышлявшая о собственной режиссёрской карьере, занималась кастингом на «Жертвоприношении».

Как и «Жертвоприношение», «Высшее общество» снято на чужом для авторки языке — это первый полностью англоязычный фильм Дени, хотя в картинах режиссёрки, родившейся во Франции, выросшей в Африке и нигде не чувствующей себя как дома, всегда звучало множество языков, включая и русский, на котором разговаривала Катя Голубева в «Не могу уснуть» и «Незваном госте». Дело не только в Паттинсоне, на английском говорят и Жюльетт Бинош, и Ларс Айдингер (у которого, впрочем, эпизодическая роль и всего две реплики). В одном из интервью Клер Дени объясняла, что просто не могла представить французский язык в космосе, там могут говорить только по-русски или по-английски — но русский звучит в фильме лишь как отзвук: героя Андре Бенджамина кто-то когда-то прозвал «Tcherny» (мечта о космосе как о следующем горизонте человечества иссякла к концу прошлого века, космическое соревнование между Советским Союзом и США закончилось тридцать лет назад, наши представления о космических полетах сформированы промышленным дизайном восьмидесятых, очеловеченный космос превратился в ретро, в архаику — будущее стало прошлым; космос — всего лишь метафора, в кино его удаётся обозначить чёрным задником за дверью корабля и приблизительным скафандром на голове актёра).

Пока Каннский фестиваль, где Дени в этом году возглавит короткометражное жюри, пытается отвоевать право на культурную самобытность у глобального «Нетфликса», самый французский из французских режиссёров снимает на английском языке абсолютно французский фильм — ведь именно французская философия специализируется на человеческой экзистенции и телесности. Вероятно, так и выглядит культурная самобытность в эпоху свершившейся глобализации: Нанси, рассуждая о беженцах, говорил, что чужеродному не надо сопротивляться, его надо впустить и позволить взять нас — иммунитет организма не даёт прижиться пересаженному сердцу, и чтобы оно прижилось, иммунитет необходимо отключить. Чужеродный язык и чужеродный объект — звезда «Сумерек» Роберт Паттинсон — входят в кинематограф Клер Дени, меняют его, но не отменяют и позволяют жить дальше, выходя на гораздо большую аудиторию.

Девушка, сыгранная Мией Гот, упортно сопротивляется вторжению чужеродного — искусственному оплодотворению, которым с маниакальным упорством занимается героиня Жюльетт Бинош, взявшая на себя функции природы; и «природе» удаётся в какой-то момент подловить человека, хоть тушкой, хоть чучелком, но осуществить акт продолжения жизни. Героям тесно в космическом корабле, но ещё теснее в собственным телах, которые издают запахи и звуки (клянусь, запахи замкнутого пространства ощущаются в кинозале почти физически), извергают слёзы, сперму, кровь, мочу, молоко; на сцене непроизвольного выделения молока из зала выйдет особенно много людей — физиологические выделения до сих пор табу, но разве отвергая их, отказываясь на них смотреть, говорить о них, мы не отвергаем самих себя, состоящих из этих жидкостей? «Так много слёз в таком маленьком тельце», — говорит герой Паттинсона маленькой дочери. У тел есть выделения и есть пластика: у корабля собственная гравитация и персонажи не находятся в невесомости, но многие их движения напоминают о современном балете — как и тренировки солдат из Иностранного легиона в «Хорошей работе» (1999).

Финал этой картины, сквозь которую отец и дочь летят в направлении чёрной дыры, необъясним, он открыт для интерпретаций и одновременно не нуждается в них. Это фильм-опыт, который нужно пережить и можно проговорить, но невозможно объяснить. Как восклицал Жан-Люк Нанси, впервые ощущая биение чужого сердца у себя в груди, испытывая потребность разговаривать и не знающий, что сказать: «И ещё: разве чувства не являются отдельными мирами? Или распадом любых возможных миров? Что такое разделённость чувств? И почему пять пальцев? Почему эта родинка? Почему эта складка в уголке губ? Почему вон та морщинка? Почему этот вид, эта повадка, этот такт, это излишество? Почему это тело, почему этот мир, почему абсолютно и исключительно он?»

Мария Кувшинова